Щепа и судьба (СИ)

Там на самом берегу Карского моря в поселке Харасавэй у них родился второй сын, рано ушедший из жизни. Делиться воспоминаниями о своем пребывании на Ямале бабушки не любила. Шутила лишь, что вернулись без зубов и без денег. Денежный вопрос меня тогда не особо интересовал, а вот насчет зубов постарался узнать поточнее. «Цинга», — отвечала она коротко и с неохотой. Но может, и хорошо, что находились они в те смутные годы вдали от больших городов, где в это время развернулась захлестнувшая страну волна репрессий ни в чем не повинных людей. А там, в полевых условиях, было не до доносов…

Вернулись в Тобольск перед самой войной, и уже осенью деда призвали, по словам бабушки, в «трудармию», откуда где-то в середине войны он был комиссован по причине язвы желудка. Пешком добрался от Тюмени до Тобольска. Домой шел солдат, а потому никакие расстояния или болезни не могли остановить его. Операция прошла успешно, и он стал трудиться в Тобольском отделе землеустройства. Но большую часть времени проводил в поездках по району, имея приданную ему пролетку и извозчика. Частенько брал и меня с собой. В избу, где мы останавливались на ночлег, набивались местные мужики, и разговор обязательно заходил о чем-то чудном, таинственном, отчего у меня волесенки дыбом вставали. А когда дед шел в отпуск, подрабатывал тем же самым землеустроителем по договору в колхозах, где в том была потребность. Вот это и привело его на скамью подсудимых «за сокрытие доходов от государства». Слава богу, хоть «врагом народа» не записали. И срок — восемь лет в лагеря на Урале.

Беда, как известно, не приходит одна. В том же году осудили отца, капитана небольшого судна. «За нарушение социалистической законности». Он поймал у себя на пароходе вора, что украл зарплату, выделенную на команду. Высадил его на берег и дальше в плавание. А тот оказался мужиком ушлым и накатал жалобу прокурору. Когда вернулись из рейса, отца уже встречали охранники с винтовками. У него срок оказался поменьше — всего-то два года Тобольской тюрьмы знаменитого «централа», именуемого у сидельцев «крыткой»». Вышел через несколько дней после смерти «великого кормчего» 10 марта 1953 года. Совпадение или нет, не могу сказать. Мне в ту пору пятый годок шел. И не понимал тогда, что мама с бабушкой на несколько лет остались без помощников в доме.

И новая беда пришла, когда оба мужчины из нашей семьи находились в заключении. Младший брат моего отца в 15 лет заболел менингитом. Бабушка повезла его в Тюмень. Там он и скончался. Уговорила капитана, чтоб пустил на верхнюю палубу, и три дня, пока пароход добирался до Тобольска, держала его на руках, невзирая на дождь и ветер.

За что такие напасти? За какие такие грехи? Нет ответа… А там дед, недавно вернувшийся из лагеря, вскоре неожиданно умер от сердечного приступа прямо у нас во дворе, когда разгружали сено, привезенное из-за реки. Инфаркт. В тридцать три года погиб папа. Утонул, возвращаясь на самодельной лодке из Сумкино. Бабушка слегла, несколько дней не принимала пищи. Спасибо Алексею Григорьевичу Тутолмину, был в Тобольске такой замечательный врач. Гипнозом или просто добрым словом поставил ее на ноги. И нас, детей, трое на руках у мамы…

В начальных классах я успел отучиться еще до гибели отца, причем вела наш класс не кто-нибудь, а моя родная бабушка. Более строгой и взыскательной учительницы я не знал за всю свою жизнь: ни одна моя шалость или разговор с соседкой по парте не оставалось без ее внимания. Незамедлительно следовала команда выйти к доске и встать в угол. Там я обычно проводил время до конца урока и лишь после звонка получал разрешения идти на перемену.

Чтоб чем-то занять себя, я придумал развлечение, о котором никто не догадывался: вел счет машинам и запряженным лошадьми телегам, проезжавшим по улице за окном нашего класса. Естественно, содержание урока проходило мимо моих ушей, а потому дома весь урок под руководством бабушки повторялся заново. Плюс к этому мне поручалась предварительная проверка школьных тетрадей моих соучеников, где я должен был делать карандашом пометки, указывающие на ошибки. А потом уж их перепроверяла сама бабушка.

Следует признаться, что характер мой в ту детскую пору был самый неудержимый, а проще говоря, непоседливый. Мне хотелось знать буквально все, участвовать во всех играх, школьных выступлениях, на что бабушка смотрела с неодобрением, считая, что ee внук должен больше времени проводить за уроками. Моя буйная фантазия заводила меня в такие ситуации, что до сих пор не верится, как чудом остался жив в те юные годы. Это и катания на плотах в выкрытых котлованах, когда я не раз переворачивался, прыжки в сугроб с крыши дома, лазание по деревьям за вылупившимися птенцами и тому подобное. Бабушка моя пыталась пресекать проявления моей неуправляемости и делала это изо дня в день методично и целенаправленно.