Щепки плахи, осколки секиры

А между тем стервятники сопровождали Цыпфа и Лилечку неспроста. Их зоркие глаза прекрасно различали, что параллельно тропе, по которой движется парочка двуногих, осторожно пробирается хорошо им знакомый лев-людоед, а значит, в самом скором времени предвидится угощение.

В свое время этот лев, тогда еще молодой и сильный, охотясь на антилоп у водопоев Лимпопо, наскочил на противопехотную мину. Взрыв сильно изувечил его правую переднюю лапу и выбил глаз. Лев выжил, питаясь лягушками, дохлой рыбой и человеческими останками, гнившими в прибрежных камышах (только что закончилась очередная война с Отчиной), но охотиться на привычную дичь уже не мог.

Родной прайд, в котором верховодили его братья, отверг калеку. Гиены и шакалы, на законную добычу которых он попытался претендовать, сразу поняли, с кем имеют дело, и устроили несчастному зверю такую веселую жизнь, что он стал за версту обходить самую незавидную падаль.

Единственной доступной пищей для льва-парии стали теперь дети, беспечно игравшие вдали от своих хижин, да женщины, ходившие за водой к источнику. Мужчин — пастухов и воинов, — резко отличавшихся запахом от женщин и детей, он боялся не меньше, чем гиен, и встреч с ними старательно избегал.

Свою физическую немощь лев научился компенсировать хитростью и терпением. Вот и сейчас, почуяв людей, пахнувших как-то совершенно особенно, но совсем не так, как скорые на расправу чернокожие воины (хотя и присутствовал в этом нездешнем букете один почти неуловимый запах, напоминавший о чем-то весьма неприятном), он упорно и осторожно преследовал их, чтобы в удобном месте напасть наверняка.

Гривастый инвалид знал окружающую местность не хуже, чем нищий все закоулки своих карманов. Охоту на людей он собирался завершить в простиравшейся впереди глубокой лощине, обильные травы которой почти смыкались над тропой.

Сейчас лев страдал не только от боли в искалеченной лапе, давно ставшей для него привычной, но и от острого чувства голода. Сезон окота, когда можно было легко поживиться беспомощным молодняком, закончился. Последнее время детей перестали выпускать за ограду деревушек, а женщины ходили за водой только в сопровождении воинов. Птенцы, давно вылупившиеся из яиц, уже встали на крыло. Даже змеи и ящерицы куда-то исчезли.

Убить обоих двуногих сразу лев не рассчитывал, но даже одного вполне хватило бы ему на первое время. Как назло, потенциальные жертвы вели себя весьма странно — вместо того чтобы целеустремленно следовать туда, куда их вела тропа, они то и дело останавливались, топтались на одном месте, петляли и все время издавали громкие звуки, чем-то похожие на крики грифов, ссорящихся над добычей.

Причиной этому была трещина, возникшая в отношениях Цыпфа и Лилечки.

— Ты мне только на нервы действуешь! — кричала она. — Зачем за мной увязался?

— Это я за тобой увязался? — возмущался Цыпф. — А кто говорил, что и шага без меня ступить не может?

— Неправда! Не говорила я этого! Тебе приснилось, наверное! Ты мне все время только мешаешь! Специально с пути сбиваешь! Если бы не ты, я бы уже давно бабушку нашла!

— Конечно! Бабушка тебя ждет-дожидается! Наверняка целую бочку самогона по такому случаю сварила. Вторым номером программы намечается многократное ублажение женского естества! — Цыпф понимал, что говорит лишнее, но удержаться уже не мог.

— Ах ты хам! Ах ты подонок! — взорвалась Лилечка. — Да как ты смеешь говорить такое! Как у тебя только язык поворачивается! Чтоб тебя змея укусила! Чтоб тебя хищники растерзали!

— Так ты, значит, смерти моей хочешь! — Леву обуяла мазохистская радость.

— Не зря, стало быть, стервятники над нами кружат! Ну что же, ликуй! Придется оказать тебе такую услугу! Нельзя отказывать любимой девушке в маленьком удовольствии!

Цыпф непослушной рукой выхватил пистолет и приставил к своему виску.

— Как же, застрелишься ты! — скептически прокомментировала этот поступок Лилечка. — Кишка тонка!

— А это мы сейчас проверим! — зловеще пообещал Цыпф и большим пальцем оттянул курок (по примеру Зяблика патрон в ствол он досылал заранее). — Сейчас, сейчас…

Выражение лица при этом у него было такое, что даже разбушевавшаяся Лилечка поняла, что перегнула палку.

— Левушка, милый, не смей! — взвыла она дурным голосом. — Прости меня, глупую! Я только тебя одного люблю!

Звук ее голоса так явственно напомнил льву тот визг, который издает настигнутый погоней поросенок-бородавочник, что он не выдержал искушения и рванулся вперед, дабы разом покончить с этой чересчур затянувшейся канителью.

В лучшие свои времена лев покрыл бы расстояние, отделяющее его от цели, за два-три длинных и стремительных прыжка, но сейчас ему приходилось неуклюже ковылять сквозь заросли, словно беременной самке носорога.