Шедевр

– Мне нравиться смотреть на тебя.

Я посмотрела на его книгу и заметила, что это был учебник по законодательству. Рядом лежали раскрытые лекции. До этого момента я никогда не задумывалась о Норине как о студенте университета или вообще человеке, который тоже выполняет свои обязательства перед обществом и делает свои студенческие задания, обедает с сокурсниками и обсуждает с родителями свою будущую карьеру. Или приглашает на свидание девушку со своего факультета.

В тот раз я ничего не спросила: чувствовала, что настроение совсем не подходит для разговора о нашей реальности. А когда разговоры заходили об этом в будущем, я поняла, что он не любит говорить об этой стороне своей жизни. Он поговорил об этом только однажды, но пока я об этом не напишу.

Я потерла уставшие глаза и посмотрела в окно. Трамвайная линия уходила за самый горизонт, до улицы Халстон, и по обеим ее сторонам теснились многочисленные магазинчики и офисные здания. Небо, затянутое тучами с редкими лоскутами слабого синего цвета, было перерезано вдоль и поперек многочисленными проводами, свисающими с электрических столбов над трамвайными путями.

– Я совсем не понимаю этого мира, – произнесла я негромко, все еще рассматривая улицу.

Норин сдвинул в сторону все книги и придвинулся ближе, поставив локти на стол и упершись губами в сплетенные пальцы, и внимательно – или еще внимательнее – посмотрел на меня. Он ждал и не торопил, когда я заговорю. А я сделала глубокий вдох и почувствовала, насколько мне проще говорить с ним, чем с любым другим человеком на всей планете. Я рассказала ему о маорийской девочке и ее матери. Предпочла рассказать об этом сухо, будто пересказала прочитанную историю, вроде как стремилась покончить с этим как можно быстрее. Когда я снова посмотрела на Норина, он с грустью рассматривал поверхность стола. Так же тихо он произнес:

– Ее имя означает с маорийского «капля слезы». Роимата.

Я удивленно хмыкнула. А потом вспомнила кое-что из нашего с ней разговора:

– Знаешь, она назвала себя как-то странно, что-то вроде хафекаффе или как-то так. Сказала, что хорошо быть чуть пакеха. Что это значит?

Норин догадливо кивнул, все еще смотря в стол:

– Hawhe kaihe. Смешанная раса. Если ее мать маори, то, значит, отец европеец.

– Серьезно? Что, правда?

Норин удивился тому, насколько меня удивил этот факт, и вопросительно посмотрел мне в глаза.

– Ну, просто, Господи, поверить не могу, миссис Спенсер обвиняла, вернее, осуждала, то есть, не знаю, но она как-то это так сказала, будто осуждала мать Роиматы, что она незамужняя и с двумя детьми. Вроде как это ее грех иметь внебрачных детей. Но если так, то, по-моему, виновата не только она, точнее, даже больше не она, а тот англичанин или кто бы он ни был, который бросил их. Про это она как-то не упомянула. О! – я вдруг вспомнила еще одну деталь, – а ведь миссис Спенсер знала об этом! Она знает, что отец Роиматы белый. Потому что Роимата рассказала, что ее матери дали эту работу садовника как раз из-за ее связи с белым человеком. Она как-то так сказала, что белые предпочитают брать на работу белых. Почему, Норин?

Он покусал нижнюю губу и сказал:

– Некоторые боятся маори. Не знают их совсем.

Я тоже придвинулась к столу и спросила, откуда он их так хорошо знает. Он немного удивился:

– Мы ведь живем среди людей. Откуда мы можем знать людей?

Я хотела переспросить, что я не просто людей имею в виду, а людей маори, но передумала. Похоже, Норин даже самого вопроса бы не понял, потому что не отделял людей одних от других.

Мы решили закончить наши студенческие мучения и перебраться в парк Поттера, из которого, правда, ретировались практически сразу в ближайшее кафе: начал покрапывать дождь, и стало ветрено.