Шедевр

Затем я остановилась, уронила трость, и она покатилась по полу. Я начала медленно выпрямляться: сначала ноги, потом спина и плечи. Наконец я подняла голову и пристально посмотрела на ширму, словно только что заметила ее — и зрителей за ней. Не отрывая взгляда, я потянула парик и сняла его; под ним был другой — волосы цвета меди, собранные на затылке. Я подняла берет и рассовала мелочь по карманам. Затем я начала двигаться очень быстро. Сначала я взяла зеркальце, стерла салфеткой макияж, заново обвела губы и накрасила тушью глаза. Потом накинула на голову японскую шаль, взяла с пола маленькую черную сумочку и принялась нервно ходить туда-сюда.

Вдруг я села на кровать, уронила сумочку, взяла гитару и начала рассеянно играть, словно чтобы успокоиться, — всего несколько аккордов, перекрывающих классическую музыку, служившую фоном. Затем засунула гитару под кровать, натянула черное покрывало, чтобы не было видно шезлонга с хлопчатобумажными простынями и подушками. Я встала перед ним, потом обернулась и со скучающим видом посмотрела на ширму, стараясь передать выражение Викторины на картине Мане. После этого я начала снимать одежду.

Раздевшись, я открыла сумочку, достала оттуда цветок и воткнула его в волосы за ухо, надела на пальцы кольца, а на правое запястье — золотой браслет. Потом я завязала на шее черную бархатную ленточку, расстелила шаль поверх белой простыни и легла в той позе, в которой изображена «Олимпия», положив левую руку на живот. И, наконец, я сделала так, чтобы с левой ноги соскользнул туфель.

Теперь музыка зазвучала приглушенно, и я заговорила хриплым шепотом:

— Меня зовут Викторина Луиза Меран. Я художница, музыкант, натурщица, проститутка. Я живу в Париже на Пляс Пигаль. 1872 год. Назовите цену, скажите свое желание. Фотографию? Картину? Музыку? — я играю на гитаре. — Я сделала паузу для большего эффекта. — Или вы просто хотите переспать со мной?

Неделями я совершенствовала взгляд Викторины перед зеркалом и теперь посмотрела им на ширму. Он был таким же бесстыдным и несказанно дерзким. Мой тон изменился, и теперь я говорила более резко.

— Месье Мане нравилось смотреть на меня и рисовать меня обнаженной. Он называл меня своей музой. Но Салон отказался признать его шедевр — пока не стало слишком поздно и Мане уже лежал в могиле. Я наблюдала, как растет слава моего портрета. Картины Мане стоят дороже бриллиантов.

Я расхохоталась демоническим смехом.

— Представляете? Когда я умерла, мое тело осталось гнить на улице Пигаль, в то время как люди выстраивались в очередь, чтобы посмотреть на мое изображение в музее. Но как бы они мной ни любовались, я всегда оставалась хозяйкой своих мыслей.

Через минуту огни погасли, и музыка затихла. Публика молчала по ту сторону ширмы. Потом их увели в третью галерею, и дверь закрылась. Зажгли свет. Я встала с кровати, взяла зеркало и одежду и стала готовиться к следующему представлению.

— Ты знаешь, как меня удивить, — сказал Бен, криво усмехнувшись.

Грег посмотрел на Бена, пытаясь скрыть свое удовольствие.

— Я рада, что мое выступление не вызвало такую же реакцию, как вчера в церкви Святого Марка, — призналась я.

— Здесь ты среди друзей, — сказал Бен со смехом. — А теперь не хочешь ли ты поужинать?

В моем мозгу еще сидела мысль о предстоящем разговоре с Эйданом. Я раздумывала над тем, не обижу ли Бена отказом.

— Знаешь, — бросила я пробный камень, — у меня совсем нет сил. Ты не возражаешь, если я не поеду?

К моему облегчению, Бен отреагировал спокойно.

— Конечно нет, — заверил он меня. — Главное, чтобы ты отдыхала после ежедневных представлений, а завтра — день особый. После «чая для друзей» мы отправимся в длительную поездку, так что я советовал бы тебе как следует выспаться.

У меня сложилось впечатление, что он не собирается рассказывать о том, куда мы поедем. Мне было известно лишь то, что последнее мое представление — «ужин на двоих» с «Юдифью» Климта — должно состояться за пределами Нью-Йорка.

На самом деле, отказываясь от ужина, я говорила чистую правду. Изображая Викторину, я совершенно вымоталась. К тому же я еще не пришла в себя после вчерашнего представления. По крайней мере, последнее мое выступление имело успех у публики. «Интимный дневник» пролистали от начала и до конца, и Бен потом спросил у меня, может ли он оставить «дневник» у себя. Я ответила, что он является неотъемлемой частью всего произведения. Этот вечер стал новым взлетом в моей карьере. Компания тонких ценителей искусства дала мне понять, что теперь я стала одной из них. Но мне еще нужно поговорить с Эйданом, и до этой беседы у меня не может быть стопроцентной уверенности в успехе. Эйдан уже ушел, оставив Каролин с Джо и Соней. Поэтому я вызвала такси и отправилась к нему.

Эйдан сидел с банкой пива в руке, прислонившись к спинке дивана и ослабив галстук.

— Что именно ты пообещал Бену и Грегу? — прямо спросила я.

— Твое выступление было потрясающим, — произнес он.

— Не уходи от ответа, Эйдан. Я хочу знать, что происходит.

Эйдан не любит, когда его загоняют в угол. Он поднялся и начал ходить по комнате.