Шедевр

Было около полудня. Я начала думать о постороннем — верный признак, что выставка неудачная. Шофер Бена подождал меня снаружи. Я с облегчением вышла из галереи на улицу, втягивая сквозь зубы ледяной воздух. Я встала рано, и в голове все еще стоял туман от вчерашних коктейлей. Сев в машину, я попросила шофера отвезти меня в Квинс, где временно находился Музей современного искусства. Я нуждалась в настоящем шедевре, чтобы сгладить негативное впечатление, произведенное на меня выставкой. Пока мы ехали, мое сознание озарялось короткими вспышками прошедшего вечера: огни вечеринки, бесконечные улыбающиеся лица, Соня и мой полуночный стриптиз — без сомнения, снятый на пленку. Я представила, что испытывал Бен, когда смотрел на меня. Я чувствовала, что немного перегнула палку. Получилось довольно глупо, но другая часть моей души, неспокойная бунтарская половина, лишь упивалась произведенным эффектом.

Музей располагался в нескольких современных складах. Даже в его временном жилище обнаружилось мало экспозиций, которые могли бы меня заинтересовать. Вскоре я стояла перед городским пейзажем Восточного Лондона работы Гилберта и Джорджа и с удивлением обнаружила, что тоскую по дому. Затем я подошла к портрету Фриды Кало: костюм, короткие подстриженные волосы, недавний развод с Диего Риверой; состриженные локоны на полу напоминают крысиные хвостики. И тут я поняла, где видела Соню раньше. Сходство было поразительным — чистая кожа, легкая бесполая фигурка, крошечные белые ручки. И костюм. Может, Соня играет в ту же игру, что и я, и сумела достичь полного сходства со своей героиней? Эта мысль потрясла меня, и я поняла, что мы можем стать с ней друзьями. Мне не терпелось увидеть ее сегодня.

Покупая открытки, я была неожиданно польщена, когда студент за прилавком узнал меня, несмотря на меховую шапку и высокий воротник, и попросил автограф. Это странным образом вернуло мне веру в себя, заставило почувствовать свою значимость. Я попросила водителя отвезти меня домой, но перед этим остановиться на Пятой авеню. Мне хотелось пройтись. Зазвонил телефон. Это была Соня. Мы договорились встретиться в кафе на Вест-сайд.

Я шла среди пешеходов, которые спешили по заледенелым улицам и не узнавали меня, мимо «Таймс» и конькобежцев, выделывающих пируэты рядом с Центром Рокфеллера. Я пришла по указанному адресу раньше: маленькое изысканное еврейское кафе со столами, покрытыми красными скатертями, и аппетитными запахами копченой говядины и ржаного хлеба. Проголодавшись, я заказала сэндвич, затем выпила чашку крепкого горького кофе. Соня опаздывала.

Я попробовала собраться с мыслями. Как бы мне самой ни нравились мои представления, сумею ли я сделать из них нечто цельное, как обещала вчера ночью Бену по телефону? Я подумала об Эве. Я не говорила с ней со дня аукциона, но каждый раз, как у меня возникала сложная ситуация, я вспоминала о ней. Интересно, какого она мнения о результате торгов? Как бы она распутала все, что я натворила? Независимо от желания, ее отношение ко всему происходящему в моей жизни имело для меня значение. Даже несмотря на то что она была настроена против моего проекта, я понимала, что Эва — единственная, кто смог бы понять его сокровенный смысл, да так оно и произойдет. Этого ждут члены комиссии Тейт, Бен и Эйдан, и пресса, которую, впрочем, больше устроил бы мой провал — это стало бы сенсацией. Но я не могу просить Эву о помощи. Мне невыносимо видеть на ее лице эту улыбку — «Я же тебе говорила», — когда она узнает о моих проблемах и будет искать пути их решения.

Я достала из сумки открытку с выставки Гилберта и Джорджа и нацарапала на обратной стороне: «Этот городской пейзаж навевает на меня ностальгию; надеюсь, у тебя все в порядке. Здесь все хорошо, Э.»

Когда я подняла голову, то увидела Соню: она стояла передо мной и улыбалась. Я сразу же пришла в себя. Невероятно, до чего она похожа на Фриду Кало!

Она не стала снимать пальто — просто села и придвинулась к столу. Наши глаза встретились.

— Пишешь домой?

— Ага, — улыбнулась я, — маме.

Я поняла, что Соня хочет узнать об этом подробнее.

— Вы с ней близки? — она вытащила из сумки диктофон и положила его на стол.

— Так это твой первый вопрос? — спросила я, всем своим видом выражая удивление.

Она улыбнулась и включила диктофон, продолжая смотреть на меня.

— Я однажды сказала какому-то журналисту, что была воспитана на идеях феминизма, — медленно начала я. — Наверное, надо было сказать: на идеях своей матери.

Соня по-прежнему не снимала пальто, даже не расстегнула его.

— Разве это плохо?

— Нет, не всегда плохо, — ответила я, твердо намереваясь не говорить больше, чем захочу. За прошедшие годы я поняла справедливость пословицы о том, что слово — не воробей. — Просто необычно. Моя мать во многом определила выбор моей профессии.

— То есть?

— Ну, когда она не выступала с протестом против чего-нибудь, мы ходили смотреть картины.

— А чем она занималась?

— Она занималась наукой — и занимается ею по сей день.

— В какой области?

— Политология. Она ярая феминистка.

— У нее есть публикации?