Шёл разведчик по войне

 Занимал в такие минуты Микко вопрос и спрашивал он у бабушки.

 - Mummo,[34] вот бы узнать, о чём он думает?

 - Да какая ж тут тайна? И так ясно. Думает, как бы ему ещё побегать да поозорничать.

 Репка действительно очень непоседлив и неугомонен на игры и шалости. Но всегда ловок и аккуратен, никогда ничего не разбил и не испортил. Любит устраивать засады и на Мишу, и на бабушку, и на всякого приходящего к ним. Нападёт из–за комода, из–за двери или из другой засады, обхватит лапками ногу или руку.

 - Что? Поймал? — Спрашивает его бабушка Лиза. — Ну, раз поймал, то соли и неси в погреб. Зима впереди, зимой всё сгодится.

 Но Репка бабушку не солит и в погреб не несёт, а делает вид, будто изо всех сил грызёт зубами и бьёт задними лапами. Однако, надо сказать ему в похвалу, ни разу никого он не поцарапал и не укусил по–настоящему, и не причинил боли. За наигранной яростью было у него много аккуратности и деликатности.

 И компанейский он, очень скучает по людям. Если пробегает где–то по своим котёночным делам или бабушка запрёт его в сарай «мышей попугать», он как только увидит снова Микко или бабушку, трётся, муркает и мурлычет, просится на руки и не успокоится, пока его не возьмут или, хотя бы, не погладят. И если возьмут, обнимет передними лапками за шею и трётся мордочкой о лицо, а потом взбирается на плечи, ложится там воротником или через плечо полотенцем свисает и свои мурлыки поёт. А когда совсем уж не до него, не берут на руки, то встанет на задние лапки, обхватит передними ногу под коленом, прижмётся щекой к колену, глаза прищурит и мурлычет. Видимо, даже такая малость общения ему в радость и в удовольствие.

 Вот и сейчас Репка прыгает ему на руки, тянется по груди, обнимает за щёки пушистыми прохладными лапками и трётся пушистой прохладной мордочкой о подбородок, о нос, о губы. Мише щекотно и смешно. Он просыпается от щекотки, вертит головой. Разбудившие его шустрые мышки быстренько, в один писк и шорох ссыпаются с лица, с груди и укрываются в сене.

 Протёр глаза, выбрался из норы. Затолкал сено обратно, вбивая как можно плотнее, чтобы мыши не особенно лезли и осталось его вне стога как можно меньше — люди это сено не для баловства, для дела косили. Из оставшегося сделал жгут, поджёг, положил немного снежку в банку, чтоб не подгорало и побольше еды было, разогрел рыбу. Поел, растопил в банке снежку, вымыл руки. И на лице кожа запросила мытья. Это хороший признак. В блокадном Ленинграде так и смотрели: если у человека в ноздрях сажа, на щеках разводы копоти, а руки в грязи, будто в перчатках — этот человек уже смерти сдался и дней его жизни осталось, вряд ли больше, чем пальцев на руках. Натопил ещё банку воды, омыл лицо. Хорошенько вытерся и плотно застегнувшись, пурга ещё не набрала силу, но уже разыгрывалась всерьёз, направился к линии фронта.

 По пути спрятал фляжку и в условленном месте оставил нижнюю часть еловой шишки — теперь уже последний контрольный сигнал до перехода линии фронта.

 

 Фронт перешёл благополучно по «тропе» недалеко от Белоострова. «Тропа» старая, много раз хоженная и финские солдаты его знали. Спросили как тётушки поживают, постращали: «не ходи туда, а то русский тебя пук–пук, застрелит». Наказали впредь аккуратней с горок кататься, чтоб лба больше не расшибать, да подкормили и с собой дали немножко еды. А на прощанье попросили посмотреть, что и как у русских.

 Осенью 1941 года с Мишей казус на этой «тропе» приключился. Прошёл туда и обратно и опять туда. Когда возвращался, стойких морозов ещё не было, но заморозки уже прихватывали. И выйдя из лесу неподалеку от Дибунов, оторопел: поляна, по которой он уже трижды прошёл была покрыта инеем, но не сплошь, а в горошек, в шахматном порядке. Мины. А тропинка, по которой ходил он, и которую протаривали солдаты укрепрайона в течение, по крайней мере, двух месяцев, произвольно петляла меж горошин, к счастью, не задевая ни одной из них.

 Угодил в «окно» в расписании, ближайший поезд из Дибунов в Ленинград только через три с лишним часа.

 Пережидать время и прятаться от пурги пошёл к знакомым, к ротному старшине укрепрайона Ивану Сергеевичу Быстрову и его жене Павле Васильевне, которые жили недалеко от станции.

 Павла Васильевна из–за отсутствия муки разминала в тесто размоченные макароны, собиралась испечь вечером немножко оладышков. Сегодня у них семейный праздник, годовщина совместной жизни. Дочка спала, а сын их, маленький Сергунька, всё норовил забраться руками в миску и помочь маме месить тесто. Павла Васильевна тут же поручила Сергуньку Мишиным заботам.

 - Мишенька, займись с ним. Совсем, проказник, не даёт ничего делать.