Шелихов. Русская Америка

По завидной опытности в делах этих самых подарочками полковник не ограничился. Но поскрёб, поскрёб в зашеине, и тропочками, тропочками известными полковничьи дружки забегали, зашустрили. Оно, конечно, и Якоби гончих пустил, но, видать, собачки у полковника были проворнее. Успели наперёд забежать. А в деле кляузном наперёд забежать многое значит.

У окошечка во дворце губернаторском в Иркутске Иван Варфоломеевич сидел и в мечтах уж высоко парил. Крикнул-то он во всю глотку — дескать, вор на воре в империи сидит и кончать-де с этим надобно... Генерал думал, что вот-вот похвалят его за бдение. Надеялся — пред светлые очи вызовут. Расслабился от мечтаний. Так-то сладко в груди зашевелилось что-то. И вроде бы уже и колокольный звон московский слышал. На карете доброй, заставленной прозрачными стёклами, в столицу-матушку генерал въезжал.

Но это в мечтах, а тут въяве под оконцем дворца губернаторского заскрипели колёсики. «Ну, — решил Иван Варфоломеевич, — курьер из Питербурха с вызовом. Дождался наконец-то!»

Под ложечкой у него сладко ёкнуло и разлилось по всему телу блаженством неземным. Жаром выступило на лбу и по другим местам.

Ко дворцу подкатила колясочка. И офицер, когда дверцу ему отворили, ступил на мостовую. Шарф офицерский, длинный, закинул назад, шагнул на ступени подъезда. Но что-то больно жёстко шпоры у него звякнули, как шилом острым кольнуло.

Якоби, ждать не в силах, кинулся торопливо навстречу. А спешил зря, как оказалось.

Дружки полковничьи одному шепнули, другому на ушко пропели, третьему молвили трепетно, и слова пошли по тропочкам. От человечка верного к человечку ещё более верному, из уст в уста, от ушка к ушку — и к даме придворной, что в соседней с императрицей спаленке посиживала ночами, дошли. А дама эта самодержице шепнула легко, не уважает-де и высказывает сомнения. А намедни, больше того, орал гораздо и неприлично о ворах...

Отшатнулась, округлив глаза, будто бы испугавшись сказанного.

   — Как о ворах? — самодержица подняла брови.

   — А вот так... И это в то время, матушка царица, когда стараниями вашими империя процветает. Да ещё как процветает! Сказка волшебная! И всё — вы, вы, матушка-заступница, и только вы...

Руками всплеснула и дрожащие пальцы прижала к щекам. Помнила, помнила о маслице в горшочке и о шкурах мягоньких.

   — Да как он смеет? — возмутилась заступница.

   — Молвить страшно, — дама выразила испуг, — но крик ето слышали многие.

   — Постой, постой. Да правда ли это?

Губы у дамы придворной запрыгали, лицо жилочкой каждой задрожало:

   — Истинно, истинно, ваше величество.

   — Да как он на такое решился?

   — Из ума, видать, по старости выжил.

Дама присела ниже, и худые плечи её от испуга вроде бы поникли.

Екатерина разволновалась:

   — Ах! — И ещё более: — Ах! Ах! Поди же ты...

И всё. Дальше речь вести — пустое занятие.

Иван Варфоломеевич навстречу курьеру питербурхскому торопился по переходам и лесенкам. Бухал ботфортами. В оконцах, в наборных стёклышках цветных, играло солнце.

«Вот радость-то, — шумело в голове у генерала, — вовремя я рот разинул».

Вышел навстречу офицеру, едва переводя дыхание.

Тот, под шляпу махнув, руку за отворот мундира запустил и подал генералу запечатанный конверт.

Пальцами торопливыми генерал пакет надорвал и выхватил бумагу. Глянул, и вдруг всё поплыло перед ним, поплыло, грудь всколыхнулась, и упал бы генерал, но слуги поддержали. Не дали брякнуться оземь. Приняли на руки.

В бумаге коротко, но крепко начертано было рукой всемогущей: «...От дел отставить... В вотчинные имения препроводить до особого распоряжения...»

Ниже кривой росчерк, что равно и милость, и казнь определить может окончательно. Судьи нет после этого.

Офицер стоял истуканом. А как только генерал очухался малость, сказал бестрепетно:

   — С приказом велено не медлить.

Ну, а что, спросят, полковник Козлов-Угренин выиграл от того? Вопрос такой будет наиглупейшим. Кто крикнул: вор-де начальник охотский портовый? Губернатор. А где губернатор? Царицей от дел отставлен. Так чего крик его стоит?..

   — Генерал Пиль губернатором в Иркутск назначен, — сказал Григорию Ивановичу граф Воронцов.

   — Пиль? — переспросил Шелихов.

Не думал в момент сей ни о Якоби, ни о неизвестном ему ещё Пиле. Море видел он синее, и единственным его желанием было поскорее вырваться из серого, разгороженного дворцовыми решётками Питербурха. На берег океана. И чтобы волна била в берег и чайки кричали над головой. Ветра, ветра солёного хотел он.

Тем ветром солёным, бодрящим кровь, наполнены были паруса галиота «Три Святителя», с хорошей скоростью шедшего вдоль сумрачных берегов Якутатского залива. Галиот чуть на борт уваливало сильным этим ветром, и, может, следовало рифы на гроте или фоке взять, с тем чтобы уменьшить скорость, но капитан, понимать надо, хорошо знал эти места и команды такой не давал.