Шелк и другие истории

— Ну, что-то в этом роде. Народ здесь недоверчивый. Всякого насочиняет…

— А мне о вас знаете что передавали?

— Что я богат.

— Да.

— И немногословен.

— Верно. А еще — что у вас добрая душа.

— Я же говорю, местные жители иногда такое удумают…

— Странно. Странно сознавать, что я здесь. Заносчивый врач из столицы… Так тут и состарюсь.

— Полагаю, вы еще слишком молоды, чтобы думать о том, где встретите старость, вам не кажется?

— Должно быть, вы правы. Просто здесь мы так далеки от всего…

Интересно есть ли на свете сила, которая заставит меня покинуть эти места?

— Не задумывайтесь об этом. Судьба сама позаботится о вас. А нет — так нашему городку посчастливится дать вам покойный приют.

— Для меня честь слышать это от городского головы…

— Ах, сделайте одолжение, лучше и не напоминайте.

— Пожалуй, мне пора.

— Милости просим к нам, когда пожелаете. Я и моя супруга будем только рады Не премину. Доброй ночи, доктор Савиньи.

— Доброй ночи, месье Девериа.

7. АДАМС

Солнце зашло, а он еще долго не смыкал глаз. Последние невинные часы его жизни.

Чуть погодя он вышел из комнаты, неслышно прошагал по коридору и остановился у последней двери. В таверне «Альмайер» обходились без ключей.

Одна рука легла на дверную ручку, другая держала подсвечник. Мгновения, как иглы. Дверь отворилась беззвучно. В комнате — тишь и тьма.

Он переступил порог, поставил подсвечник на конторку, прикрыл за собою дверь. Цокнул в ночи щелчок замка. В сумраке что-то шевельнулось под одеялами.

Он подошел и сказал:

— Все кончено, Савиньи.

Сказал, как саблей полоснул. Содрогнувшись от ужаса, Савиньи выпрямился на постели. Пошарив глазами в теплом мерцании свечей, он различил отблеск кинжального лезвия и неподвижное лицо человека, которого столько лет пытался забыть.

— Томас…

Анн Девериа посмотрела на него в растерянности. Она приподнялась на локте, окинула недоуменным взглядом комнату, снова перевела взгляд на лицо возлюбленного и прильнула к нему.

— Что происходит, Андре?

Савиньи таращился перед собой, скованный страхом.

— Остановись, Томас, ты сошел с ума…

Но он не остановился. Шагнув к самой кровати, он занес кинжал и яростно опустил его раз, другой, третий. На одеяле проступила кровь.

Анн Девериа и не вскрикнула. Она с удивлением вгляделась в темную лужу, разливавшуюся по ней, и почувствовала, как жизнь вылетает из ее раскрытого тела так быстро, что не оставляет ей времени даже на коротенькую мысль. Она откинулась навзничь с вытаращенными и уже ничего не видящими глазами.

Савиньи дрожал. Кровь растекалась повсюду. Стояла нелепая тишина.

Таверна «Альмайер» затаила дыхание.

— Вставай, Савиньи. И возьми ее на руки.

Голос звучал с неумолимым спокойствием. Это был еще не конец, нет.

Савиньи двигался словно в беспамятстве. Он встал, приподнял тело Анн Девериа, подхватил его на руки и покорно поплелся вон из комнаты. Он не мог выдавить из себя ни слова. Ничего не видел, ни о чем не думал. И только дрожал.

Немыслимое шествие. Вынос прекрасного женского тела. Скоротечный обряд.

Бездыханная, окровавленная ноша на руках у трясущегося мужчины, ведомого невозмутимой тенью с кинжалом в руке. Так и вышли они из таверны, направившись к морю. Шаг за шагом, утопая в песке, до самой кромки суши.

Следом протянулся кровавый шлейф. Слабо светила луна.

— Не останавливайся, Савиньи.

Пошатываясь, Савиньи ступил в воду. Он чувствовал приставленный к спине кинжал и становившееся невыносимым бремя. Как послушная кукла, он прошел несколько метров. Его удержал прежний голос.

— Прислушайся, Савиньи. Так шумит море. Этот гул и эта тяжесть в твоих руках будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь.

Томас говорил медленно, безучастно, почти устало. Затем выпустил в воду кинжал, повернулся и зашагал по берегу. Он шел не торопясь, по темным пятнам, впитавшимся в песок. Без помыслов, без прошлого.

Савиньи стоял как вкопанный. На пороге моря. Волны пенились у его ног.

Но он не шевелился. Не мог. Он дрожал. И плакал. Беспомощное чучело, дитя, обломок. По нему стекали слезы и кровь. Как воск со свечи, которую уже не задуть.

Адамса повесили на площади Сент-Амана на рассвете последнего дня апреля. Лил проливной дождь, однако насладиться зрелищем пришло немало народа. Его зарыли в тот же день. Никто не знает где.

8. СЕДЬМАЯ КОМНАТА

Открылась дверь. Из седьмой комнаты вышел человек. Сделал шаг, остановился, огляделся. Таверна казалась пустой. Ни шороха, ни звука.

Солнце, проникавшее внутрь через коридорные оконца, выкраивало на сумеречных стенах маленькие вагончики до блеска отполированного утра.

Комната была прибрана с поспешным усердием. На кровати распахнулся набитый вещами чемодан. Письменный стол заполонили стопки бумаг, перья, книги, потушенная лампа. На подоконнике соседствовали бокал и пара тарелок.

Благообразно-грязных. Напольный ковер размашисто оголил испод, будто кто-то нарочно загнул его, как закладку, чтобы вернуться назад. По креслу растеклось широкое скомканное покрывало. На стене повисли картины-двойняшки.