Шелковый путь

Шах шахов не прерывал разгорячившихся советников, наоборот, одобрительно кивал головой, внимательно слушал и всем своим видом показывал, что такие речи ему по душе. И тут наконец не выдержал задетый за живое посол Ибн Кефредеж Богра. Стоя у порога, он скрестил руки на груди в знак того, что хочет говорить. Шах шахов небрежно кивнул ему. В той же смиренно склоненной позе посол заговорил, и гулким эхом отозвался его голос под малым куполом.

— Шах Мухаммед! Оскорблять посла — непростительный грех. Это рана в душе, и приведет это вас к не отвратимому бедствию. Ваш долг — проводить нас с такими же почестями, с какими нас встречали. Посла приглашают, но не прогоняют. Я не мусульманин и отношусь к племени монголов. Мы, татары, — люди смелые, отчаянные, дерзкие, двурушничество чуждо нам. Татарские тумены — самые верные и преданные Чингисхану. И мы достойны того, чтобы с любым народом говорить как равный с равным. Заткни глотку, шах Хорезма, своим трусливым шакалам и внемли голосу разума. У тебя единственный выбор: или выдай виновника, или встань на путь вражды. Одно из двух!

— Ишь ты!.. Зубы скалит, рыжий пес!

— Хочет на наших черепах орехи колоть. — Враждой пугает!.. Испугались очень…

— Перерезать бы ему глотку кипчакской саблей… И тут послышался властный голос:

— Режь!

Все вздрогнули, шум в зале мгновенно утих. Придворные испуганно уставились на шаха шахов. Он был страшен, взгляд его источал злобу и ненависть. И все в ужасе поспешно отвели глаза.

Шах Мухаммед резко подался вперед, словно тигр перед прыжком, и уперся тяжелым взглядом в сидевшего по правую руку хорезмского военачальника Тимур-Малика. Это он сказал последние слова.

— Ну! Не мешкай! Раз сказал — сделай предложенное тобой на наших глазах!

Именно этого больше всего желал сейчас шах шахов. Давно мечтал он об удобном случае, который позволил бы ему расправиться с ненавистным полководцем, столкнуть его в яму. Хорезмшах Мухаммед ненавидел Тимур-Малика за его бесстрашие и дерзость, независимость и прямоту, за любовь, которой тот пользовался в войсках и народе. Сейчас простодушный военачальник допустил оплошность, поступил опрометчиво, и шах шахов ловко подсек его, не упустив момента.

Убивая собственными руками невинного посла, Тимур-Малик сам себе подписывал смертный приговор. На это и рассчитывал шах Мухаммед. Узнав о гибели нового посла, восточный каган, несомненно, потребует кун, мзду за убийство, и тогда шах шахов со спокойной совестью выдаст полководца: «Вот он, убийца твоего верного слуги!» К тому же кипчакская сабля из присутствовавших на совете была только у Иланчика Кадырхана.

Его тоже можно потом обвинить как владельца сабли, которой неосторожный полководец перерезал глотку монгольскому послу. Таким образом, можно одной стрелой убить двух куланов… Шах, довольный собой, усмехнулся про себя, но виду не подал, сохраняя на лице гневное выражение.

Члены Дуан-арза почуяли опасность и затихли в ожидании. У Тимур-Малика был вид человека, неосторожно сунувшего руку в огонь. Он растерялся, помрачнел, досадуя на себя, однако от слов, вырвавшихся невзначай, отказаться не мог. Для честолюбивого батыра это смерти подобно. Убивать посла тоже неразумно и рискованно. Честь, однако, превыше всего.

При общем молчании Тимур-Малик встал и решительно направился к Иланчику Кадырхану, сидевшему слева от трона. Нелегко просить у кого-то саблю, когда на собственном поясе висит. Вот и шел он неуверенно, словно чувствуя вину перед своим ратным другом, Слышны были лишь его тяжелые шаги.

В это мгновение провидец Габбас ловко выхватил из ножен сидевшего рядом наместника Отрара саблю и швырнул ее к ногам шаха шахов. Иланчик Кадырхан даже не успел сообразить, как это случилось. Когда сабля скользнула по ковру к трону, все поняли намек мудрого провидца. Кадырхан, конечно, ни за что не отдал бы своей сабли в чужие руки. Никто из сидящих здесь не мог бы заставить его это сделать. А Габбас хотел, чтобы саблю собственноручно подал Тимур-Малику сам шах шахов. Так он становился главным виновником убийства.

Но шах Мухаммед даже не пошевельнулся. Тимур-Малик подошел к трону, поднял с ковра саблю и, круто повернувшись, направился к послу. Ибн Кефредеж Богра продолжал спокойно стоять. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Зато оба спутника, подбежав, бросились к ногам шаха, заскулили, начали биться лбами об пол, вымаливать прощение. Они говорили о посольской невинности. Их задача — лишь передать подлинные слова грозного кагана. Они умоляли не губить несчастную душу главного посла и предупреждали, что между двумя странами может вспыхнуть пожар. Напомнили они и про свирепый, мстительный нрав кагана и пышными словами восхваляли при этом великодушие самого прозорливого, самого доброго на свете шаха.