Шелковый путь

Мастер, мягко ступая, подошел к кольцу с зазором, ловко ударил палкой по выступу. Вал завертелся со страшной быстротой. Шест с ковшом с силой ударился о поперечину и, точно из пращи, выбросил камень. Из-под кошмы облаком всклубилась пыль.

Булыжник отлетел довольно далеко. Помощники главного мастера побежали измерить расстояние, а сам он принялся придирчиво осматривать камнемет со всех сторон. От трения в пазу вала дерево нагрелось, и от бревен шел дымок, запахло горелым. Мастер полил это место водой. Потом он ощупал шест и основание ковша. Не было ни единой трещины. Мастер поднялся на перекладину. Сухая, заскорузлая верблюжья шкура от сильного удара лопнула. Пришлось обтянуть перекладину заново.

Так же тщательно осмотрел мастер канат и обрадовался: ни одна жилка не порвалась. Это значило, что если на то будет божья воля, то канат продержится несколько дней. Уж кто-то, а он, мастер, знает, какая это тяжкая и нудная работа — свить из верблюжьих жил упругий и крепкий канат, способный выдержать такую неимоверную тяжесть. Для этого нужно ждать, когда зарежут молодого верблюда, потом аккуратно вырезать мышцу голени, высушить ее в тени, потом растолочь в ступе, долго сучить и теребить, будто клок шерсти, отмочить на горячем пару, навощить варом, потом вить жильную нитку, а из нее уже потом — толстый канат. Вот почему, довольный осмотром, мастер ухмыльнулся и щедро помазал жильный канат маслом. К этому времени вернулись помощники.

— Камнемет бросил камень на двести десять гяз, — доложили они.

— Очень хорошо! С помощью тэнгри Сульдэ мы проломим головы кипчакам!

Почти все камнеметы получились на славу. Только два крайних после первой же пробы пришли в негодность. У одного сразу же лопнул жильный канат; у второго от удара вдребезги разлетелась поперечная балка. Обломком убило одного мастера, стоявшего поблизости. Алак-нойон приказал перестроить оба камнемета. По его же велению вырыли земляные печки — жер-ошаки, поставили казаны, развели огонь, растопили сало. Из оставшихся бревен напилили чурбаков, обмакнули их в растопленное сало и сложили в кучу.

Камнетесы дробили валуны для метания, рабы караванами возили камни с горы Каратау. Часть войска суетилась, хлопотала всю ночь, заготавливая впрок для камнеметов бревна, пропитанные салом чурбаки, камни, корни деревьев. Другие натягивали новую тетиву, точили сабли и копья, готовились к новому, последнему приступу.

На рассвете пошел снег. Тучи плотно обложили небо; в одно мгновение стало сумрачно, тоскливо. Казалось, белые бабочки порхали в воздухе; сотни и тысячи походных кибиток, разбросанные по плоской степи, напоминали могильные холмы, припорошенные ослепительно белым снегом; кони понуро застыли в дреме и казались странными и жалкими существами, должно быть оттого, что неприглядно обвисли их пышные хвосты и гривы.

Первыми проснулись чужеземные рабы, они с удивлением и страхом смотрели на огромный белый мир в объятиях безмолвья, на чужую, кровью пропахшую выморочную степь. Не было ни пыли, ни дыма, ни резни, ни дикого гула — всего того, к чему они привыкли. Люди подумали, уж не Тэнгри ли неслышно бродит между кибитками. Может быть, он за трусость и многие грехи наказал сарбазов, умертвив их всех до единого? В ужасе потопали согбенные рабы к кибиткам, спешно разбудили войско. «Горе, горе нам! — хотелось им сказать. — Белокрылые бабочки падают с неба, все утонуло в безмолвье. Тэнгри всех окутал в саван!» И тогда как очумелые выскочат батыры и начнут искать своих воевод….

И воеводы больше всего боятся тишины, ибо они не знали ее, не ведали с тех, пор, как вылезли из зыбки, как впервые вцепились в гриву коня. Бешеный топот копыт, неистовый рев, воинский клич, грохот камнеметов и звон сабель — вот что они слышали изо дня в день. Даже во сне они рубились с врагом и, подбадривая себя, исступленно выли. Грохот походного барабана и протяжный, надрывный стон карная постоянно звучали в их ушах. И как же им не испугаться, когда вдруг нежданно-негаданно обрушилась на них неслыханная тишина! Тишина — для монгола самый первый и самый страшный враг. Она — предвестница беды, она — божья кара, она — начало невиданных несчастий. Но вот проснулся и закричал что было силы Алак-нойон. Этим криком он возвестил о новом штурме. В мгновенье ока все завертелось, закружилось. Первыми побежали к городской стене рабы с арканами и лестницами, за ними тесными рядами — пешие сарбазы с луками на шее и саблями в руках. Казалось, они рвались в бой. Третьим потоком двинулись отборные тумены, презревшие страх и смерть. Грудь у воинов была прикрыта медными щитами. Сзади попарно впряженные верблюды подтягивали к крепостной стене камнеметы. За камнеметами двинулась конница. Всадники засучили рукава, кони нетерпеливо подплясывали, норовя с ходу кинуться в карьер, будто свирепая волчья стая. Как только падет крепость или хотя бы распахнутся ворота, конные воины ворвутся в город, неся смерть. И тогда захлестнет монгольская петля вражеское горло!..