Шелковый путь

Потом длинный, как журавлиная цепь, караван вновь трогается в путь. Солнце упорно карабкается вверх, начинает понемногу припекать, сначала — затылок, после — темя, а когда застревает в зените, по вискам струится пот, под брюхом у верблюдов повисают клочья пены, на войлочных шляпах погонщиков играет, струясь, причудливое марево. В глазах темнеет, в ушах звенит от нестерпимой тишины. В воздухе не ощущается ни единого дуновения. Даже шелковый полог серебристых балдахинов не шелохнется. Но и в полуденный зной караван не позволит себе передышки. Говорят, от жары у верблюдов стягиваются жилы. Развьючивать верблюдов в зной — самое неблагодарное дело. Оно выматывает погонщиков до полного изнеможения. Поэтому бывалые караванщики останавливаются на привал, лишь когда спадает жара. Отпускают тогда верблюдов на выпас, а сами с наслаждением растягиваются на траве, расслабляют мышцы, стараются немного вздремнуть, забыть нудную, изнурительную езду.

Но забыться — трудно. Вспоминается далекий родной край, и тоска подкрадывается к сердцу. «Эх, глупец я… — думает путник. — И куда меня только шайтан понес? Другие ведь и дома живут, среди детишек, под боком у жены. И не только живут, а процветают. Ходят вразвалочку, довольные, точно нажравшаяся ворона. И спят спокойно, не дрожат, как мы, всю ночь, обхватив колени, не зная, что предстоит завтра. Мы, бедные погонщики, только горе мыкаем, мотаемся по свету, как бродячие собаки, робко заглядывая в глаза каждому встречному-поперечному. До хрипоты ругаемся, будто продаем отцовское наследство, бьемся с ворами-разбойниками, не щадя жизни, терпим нечеловеческие лишения и беды. И ради чего? И месяц в пути, и год в пути, изо дня в день одно и то же, все качаешься, взад-вперед, взад-вперед, и спишь — качаешься, и ешь — качаешься, и поешь — качаешься, и думаешь — качаешься. От такой унылой езды и мечта уже не взмывает ввысь, словно вольный орел, а едва трепыхается подрезанными крыльями над землей. Не мечта это вовсе, а повседневный тоскливый аляуляй. Э, пропади все пропадом!»

Вспоминается бедному погонщику, как пришлось однажды краснеть перед женой. «Слушай, дорогой, — сказала она на другой день, как он вернулся из дальнего странствия. — Ты что все ерзаешь, словно заморенный верблюд?!» И только тогда он заметил, что и стоя, и сидя, и лежа в постели с женой все время дергается, ерзает, будто все еще едет на верблюде. Не на шутку встревожился он тогда. Что за жизнь такая? Одно мелкое ерзанье. Лучше лепить из глины собачьи конуры, чем быть погонщиком. И думает он, что, если будет суждено вернуться домой, никогда и близко к каравану больше не подойдет. Хватит! Наездился! Убежит куда глаза глядят…

Так размышляет во время короткого привала усталый человек. Но тут вдруг раздается властный окрик караван-баши, и погонщик вскакивает, взваливает на плечи громоздкий тюк и трусит к верблюду. Он соображать не соображает толком, что делает. Кажется, и руки, и спина, и ноги его принадлежат караван-баши, ибо подчиняются только его воле. Сам собой уже не владеет человек: он суетится, спешит как заведенный и рад бы остановиться, да уже не может, не в силах, пока не свяжет все тюки и не навьючит верблюдов. Лишь потом, когда караван вытянется длинной цепью по нескончаемой дороге, погонщик приходит в себя, цепляется за верблюжью шею, с трудом залезает, устраивается между горбами и — ух, аллах! — переводит дыхание. По сравнению с погонщиком жизнь жолбике — дорожной жены — и служанок кажется раем. Весь долгий день дремлют они под размеренную качку в балдахинах. Просыпаются лишь на стоянках, к ночи. Оглянутся по стороцам опухшими глазами, пообедают поплотнее и начинают причесываться, прихорашиваться. У них одна цель — понравиться своим хозяевам, угодить их желаниям и прихоти. Если хозяин каравана насытится любовью жолбике, или долгая дорога вымотает ее, или заболеет она, не выдержав трудного пути, ее могут запросто продать первому встречному. Тогда нет печальнее ее судьбы. Когда-нибудь ее за ненадобностью и вовсе оставят в степи…

Когда Шелковый путь привел к Семиречью, начались бесконечные тяготы. Реки, разветвленные, как жилы на руках, бурные и норовистые, встречались на каждом шагу. Приходилось долго ехать в поисках брода. Это отнимало много сил и времени. К тому же прибрежные тугаи кишмя кишели тиграми, барсами, кабанами, и ночами надо было остерегаться нашествия хищников. Отбившихся верблюдов рвали тигры. Не хотелось главному караван-баши привлекать и внимание населения, обитавшего в этих краях. Ведь сильной вооруженной охраны не было, а разбойники могли, конечно, позариться на чужеземный богатый караван.

Учитывая все это, Омар-ходжа повел караван окружной дорогой, вдоль левого берега реки Или, через безлюдные холмы и песчаные дюны. Здесь степь перемежалась с пустыней, и мертвое пространство это тянулось до знаменитых городов у поймы реки Талас — Бала-сагин, Орта-сагин и Бас-сагин.