Шелковый путь

Караван нехотя двинулся дальше. Однако не горькие слова Омара-ходжи подстегнули его. Выручил Пакыриддин Дизеки. Он пробрался к погонщику, плакавшему, как малое дитя, подсел к нему, поднял его голову к небу. В остекленевших глазах его мудрец увидел пустоту и скорбь обреченного. Такое выражение встречается у безнадежно больного или в тускнеющих зрачках смертельно раненного воина. Пакыриддин явственно увидел в глазах погонщика смерть в образе свирепого дракона, двуглавого душегуба. Мудрец ужаснулся. Он говорил ласковые, утешительные слова, приподнял под руку погонщика, поддержал под локоть. Потом осторожно подвел его к переднему верблюду и подал ему повод, словно спасительную нить.

Караван благополучно миновал опасный горный перевал и остановился на плоской вершине, открытой всем ветрам. Гнев Омара-ходжи, должно быть, развеялся. Никого он не зарубил и не зарезал; приказал опустить и развьючить верблюдов, а сам, закутавшись потеплее, улегся в затишье. Караванщики мерзли всю ночь напролет. Люди были голодные, обессиленные, измученные, а здесь, на вершине, дул промозглый весенний ветер. Даже терпеливые верблюды и те начали выказывать беспокойство. Лошади храпели, ржали, рвали поводья. Еле дождались рассвета и снова тронулись в путь.

Дорога опускалась в голубую долину. В лучах утреннего солнца неописуемо красивыми казались плоскогорье, бугры, холмы и сливающаяся с тонкой линией горизонта равнинная степь. Картина величавого простора поразила и восхитила Пакыриддина. Он никогда не думал, не предполагал, что так красива кипчакская земля. Казалось, само солнце было очаровано этим первозданным дивом и, любуясь, скользило над землей. То ли марево, то ли миражи плыли-зыбились над необъятным пространством, а на самом деле ни то ни другое — истинная, нетронутая красота царила здесь во всем своем величии и блеске. Она была всюду, эта красота: и в прозрачной говорливой речке, ртутью скользившей по камням; и в чистом, распиравшем грудь горном воздухе; и в плотной, по-весеннему сочной траве, ворсистым бархатом устилавшей равнину; и в белесых, лохматых тучках, вольно мчавшихся в синеве неба; и в торчавших то здесь, то там молчаливых каменных столбах, похожих на почтенного аульного старца, вышедшего встречать дорогого гостя.

Необъяснимая, таинственная, меняющаяся красота заключалась и в излучистой бесконечной дороге — Великом Шелковом пути, ведущем в славный город кипчаков Отрар. Чем больше едешь по этой дороге, тем ближе, родней, желанней становится она, словно верный друг, которому можно доверять сокровенные тайны. Неспроста караванщики, испытанные путники тоскуют об этой дороге, забывая все невзгоды, и видят ее во сне. Именно на Великом Шелковом пути сполна познаешь и красоту природы, и величие всего сущего, и святость родного края. Вот почему, возвращаясь из далеких странствий и сворачивая на тропинку к родному очагу, усталый путник слезает с коня и со слезами благодарности и восхищения припадает грудью к Великой дороге, на которой он — наряду с лишениями и горестями — обрел высшее человеческое счастье. Вот почему купец, долгое время изнывавший за оградой родного дома, в конце концов с радостью примыкает к какому-нибудь каравану и, выехав на дорогу, с удовольствием спешится, чтобы прикоснуться ногами к теплому пухляку. Много неведомых тайн, неспетых песен, нерассказанных преданий знает Великая дорога. Бывалый путник, много повидавший и познавший за годы скитаний, приносит в честь ее дорогую жертву: перед дальней дорогой окрашивает жертвенной кровью ноги ведущего верблюда. А на шею верблюда, заключающего караван, вешает мешочек с несколькими горстями родной земли. Потом произносит молитву, моля всевышнего о благополучном возвращении. Обо всем этом думал сейчас мудрый Пакыриддин Дизеки, обозревая исчезавший где-то за горизонтом Великий Шелковый путь.

Ровно через месяц посольский караван, вышедший из Каракорума, достиг горы Караспан — священной колыбели, извечной твердыни кипчаков. Она внушительно и грозно возвышалась, окутанная зеленым бархатом, на плоской, как доска, равнине. Когда она неожиданно выплыла из-за завесы тумана, караван-баши не выдержал, расчувствовался и, стараясь скрыть нахлынувшие вдруг слезы, пустил коня вскачь навстречу горе. Рыдание, отравленное тоской и горечью, душило его, и он, ослабев, содрогаясь всем телом, припал к гриве коня. Человек суровый, порой жестокий, самолюбивый и властный, он сейчас всем сердцем почувствовал, как истосковался по родному краю.

Какая сила заставила Омара расстаться с искусством сыпы? Что за злой рок сделал из него послушного посла кагана?

Истоки самых сладких ощущений и возвышенных чувств — всегда на родной земле. Обиды, досада, печаль, услада, радость, страсть, гнев, лишения и муки — все-все разом исчезло, забылось при виде очертаний горделивой горы, при первом же глотке прозрачного и сладкого воздуха родного края. Все эти многоликие чувства слились в одно безмерное счастье встречи с самым священным на земле.