Шелуха/Husk

Стайлз прикрывает глаза, откидывая голову на подушку.

— Ничего. Немного поорал ночью.

— Поорал?

— Уверен, что хочешь знать подробности?

Он почти слышит, как Дерек закатывает глаза.

— Не выводи меня.

— Ты спокоен, большой плохой волк. Я же слышу. — Стайлз произносит это так, словно он ни на секунду не сомневается в своих словах.

Хейл многозначительно молчит, и Стилински сдаётся.

— Галлюцинация, Дерек. Просто охуеть, какая крепкая. Я будто в кино 3D побывал, серьёзно. Хиккен говорит, что может быть ещё. Но я не хочу ещё, я просто выплюну своё сердце от ужаса, если снова придётся это видеть.

— Голос скоро восстановится.

Судя по звуку, Дерек отхлёбывает из чашки. Стайлз прислушивается, не имея ни малейшего представления — зачем? Ему просто интересно, чем сейчас занимаются на той стороне трубки.

— Ну, когда я не говорю этим голосом с кем-то из врачей, мне он даже нравится.

— А что не так с врачами?

Представлять, как Дерек хмурится, очень странно.

— Слишком интимно, знаешь. Мой психолог может неправильно меня понять.

Стайлз утыкается пяткой в матрас и укладывается поудобнее, ловя себя на том, что он с полуулыбкой рассматривает потолок. Господи, там нет ничего интересного. За восемнадцать лет он уже изучил его вдоль и поперёк.

— Что ты пьёшь?

Хейл озадаченно прочищает горло.

— Чай? — его тон почти ироничный. Совсем немного не хватает для того, чтобы полноценно назвать его издевательским.

— Я тоже хочу чай, Дерек, — и сейчас голос Стайлза кажется ему почти соблазнительным. От этого он приходит в млеющий ужас и щенячий восторг одновременно.

Кажется, он зациклился. Нужно будет уточнить у Дональда, влияет ли инородное тело в его башке на систему мысли и… зацикленность на определённых людях.

Кажется, это называется синдромом навязчивой идеи.

Кажется, так.

— Я собираюсь вернуться к своим важным делам, Стайлз. Прямо сейчас.

— Да, я тоже, — Стилински думает о том, что ему предстоит вечерний приём таблеток, плюс сеанс морального разложения перед телевизором. И о том, что Хейл сбегает от него. Он успевает спросить: — Может быть, съездим сегодня в Мохаве?

— Нет. Что, чёрт возьми, именно в словах «я очень занят» тебе неясно?

* * *

— Спасибо, Дерек.

Сегодняшний закат особенно яркий. Каменные столбы и колючие деревья окрашены в кроваво-красный. Несколько невесомо скользящих по небу птиц приковывают взгляд, а их отдалённые крики достигают ушей почти случайно.

— Правда, спасибо. Мне этого не хватает.

Хейл молча затягивается сигаретой. Выдыхает.

— Ладно, если хочешь сегодня молчать и злиться — молчи и злись. Просто, знаешь, у меня голова болела, и меня тошнило целый день. А с тобой вся эта херня исчезла. Всегда исчезает.

Стайлз смотрит на двух птиц, которые опускаются немного ниже, словно купаются в мягком небе. Иногда кажется, что они касаются кончиками крыльев, кружа друг напротив друга.

Это красиво.

— С тобой — я здоров. Кажется.

Он хочет добавить что-то ещё, но только вздыхает и легко улыбается. Дерек и так всё услышал. Сердце не даст соврать, а оно бьётся ровно и спокойно.

Стайлзу спокойно.

Хейл молча затягивается сигаретой. Выдыхает. Не так уж он и зол.

* * *

«Я с ума сошёл, да? Наверное, да. В последний раз, когда мы виделись с Дереком, он молчал. Курил и молчал. Он даже почти не смотрел на меня, но мне кажется, что ему было приятно быть там. Возможно, он тоже ездит в Мохаве не из-за Мохаве. Или я точно сошёл с ума.

13.09.13»

Ежедневники ведут девчонки, а не Стайлз Стилински.

Блоги ведут смазливые педики, а не Стайлз Стилински.

Увековечить себя в словах стремятся зазнавшиеся гении, а не Стайлз Стилински.

Так Стайлз думает, пока в один вечер не открывает толстую тетрадь в клетку и не делает короткую запись, датируя её сегодняшним числом.

Тяжёлый жизненный период, депрессия, проблемы с нервами, трясущиеся руки, обеспокоенный взгляд отца, убитый смертью Эллисон МакКолл, воспоминания о самом страшном на тот момент жизненном этапе — полное погружение в собственное сознание без вариантов на возвращение. Всё это прессовало не хуже девятиэтажного дома.

Первая запись была очень глупой и трогательной одновременно.

«Кажется, я начинаю дневник».

Он не думал о том, что кто-то будет читать это. По правде сказать, он не хотел, чтобы это кто-нибудь читал. Он не думал даже, что сам будет это перечитывать. Да он и не собирался. Он был уверен, что, как только заполнит последний лист, разорвёт тетрадь на части, утопит её, спалит — что угодно.

И неизвестно, зачем тогда всё это было.