Шепот питона

Я стоял у могилы, и меня трясло. Аврора и Анита, два самых светлых человека, которых я знал, лежали рядом. Пламя уже наполовину сожрало их, и сейчас земля завершит начатое. Сверре держал меня под руку, чтобы я не рухнул на землю. Мое тело обессилело. По другую сторону могилы стояла Ингрид. Ее муж держался за ней, как обычно, в тени. Она же повисла на своем так называемом зяте. На том, кто был подозреваемым, кого арестовали по обвинению в преступлении, из-за которого мы все здесь собрались. Все это время Ингрид его поддерживала.

Я не проронил ни единой слезинки. Мои глазницы стали похожи на сожженную бумагу, за глазными яблоками зияли глубокие раны. Я попытался увидеть что-то хорошее, обратить внимание на море цветов вокруг, утешиться тем, как много людей скорбят об этих двух погибших, тем, какой заботой они нас окружили. Не помогло. Перед глазами так и стояли пустые обугленные глазницы Аниты, обнажившиеся зубы под полностью сгоревшими губами. В своей речи в церкви Ингрид сказала, что мы должны запомнить Аниту такой, какой она была. Мы должны позволить ее жизни победить смерть. Я думал только о том, что так обычно и говорят. Пустые слова. Когда настала моя очередь говорить, ноги меня не держали, так что я остался сидеть. Тряс головой, сжимая пальцами листочки со словами, лежавшие в кармане пиджака, не в состоянии выговорить ни слова. К счастью, Бирк тоже промолчал.

Как только священник бросил горсть земли на два белых гроба и все прорыдали «Протяни мне руку, друг»[10], подошли две девушки, родственницы Ингрид. Они положили по одинокой розе на гору других цветов. Меня поразила мысль, что теперь не осталось никого, кто меня переживет. Мой род прервется, и тот, кто это сделал, будь то Бирк или еще кто-то, — он ведь покончил и со мной тоже. Мысли эгоиста, да?

Траурная процессия ожила. Все выстраивались в очередь, чтобы обнять Ингрид и Бирка, пожать им руку и заглянуть в глаза. Я хотел избежать этого, но те же самые люди сгрудились вокруг меня, пожимали мне руку и говорили об Аните. Многих из них я не видел десять лет или больше; друзья и родственники Ингрид, которые всегда были против меня, делали вид, что им есть до меня дело. На меня обрушивали вопрос за вопросом: «Тебе тяжело? Ты держишься?» Я кивал всем и потихоньку отступал назад, стремясь смыться. Сердце колотилось, перед глазами крутились мушки, меня тошнило. Грудь теснило, воздух показался вязкой глиной, и мне пришлось ухватиться за первого встречного, чтобы не упасть. Это оказался Бирк. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но я отпрянул от него, шагнул к траве и свалился на нее, как пьяный.

В ту же секунду Сверре и Ингрид ринулись ко мне. Они подхватили меня под руки и подняли, чтобы отвести подальше от толпы.

— Что случилось? — спросил Сверре.

Я открыл рот — собирался ответить. Хотел сказать, что не представляю себе, как мне это пережить, что я остался совсем один, но не мог вымолвить ни слова.

— Думаю, тебе нужно домой, — сказала Ингрид.

Ее голос звучал заботливо, но с оттенком обвинения. Она бы хотела, чтобы у ее дочери был отец получше. Она давно так думала, много-много лет, я знал это, а теперь… Теперь я виноват в том, что у нее нет больше дочери.

— Почему ты не говоришь это Бирку?

— Потому что это не Бирк только что упал, Руе.

— Пойдем, — и Сверре повел меня к машине.

Ронья

Кристиансунн

Среда, 23 августа 2017 года

И вот я снова сидела и вдыхала аромат одеколона Августа, пока тот смотрел записи с камер наблюдения в торговом центре «Причал». И не только те, на которых Руе Ульсвик выходит из магазина «Кубус» и выглядит именно так, как описал Роберт Киркебю, — серая рубашка, широкие скулы и плечи, пакет в руке. Он также появляется на камере супермаркета, заглядывает внутрь, будто высматривая кого-то, а затем выходит из той же двери, откуда очень скоро выбежит Ибен Линд.

Я встала и подошла к пазлу на стене. Каждый раз, когда я смотрю на этот мост и на его отражение в воде, внутри меня все сжимается. Возможно, эта дьявольская пропасть манит меня. Возможно, конечно, все наоборот, и мы находимся внутри этой пропасти, смотрим наружу. А может, все иначе, может, обе стороны одинаково хороши. Этот мост так много говорит о нас, людях… Как легко нас обдурить — мы смотрим на отражение в зеркале и думаем, что видим настоящую вещь. Мы разглядываем крохотный фрагмент мира и думаем, что видим все.

— Черт! — выругался Август. — Вот почему он так странно вел себя во время расследования. Он замешан в этом деле!

А как выглядит Ракотцбрюке с другой стороны? Может быть, там падает тень, и отражение в воде выглядит совсем иначе? Может, там мутная вода или все кишит рыбой?

— Надо поговорить с Руе, — предложила я. — Он наверняка все объяснит, да?