Шепот звезд

Комаров в своем кабинете думал о том, что если самолет не удастся спасти, то придется уходить на заслуженный отдых, то есть его уйдут на покой. Крестинин-младший, молодой, но хитрый, как бес, начальник базы, умыл руки, понимая, что в случае удачи аплодисменты его не ждут, а в противном случае (вероятен ТАП) ждет небо в клеточку. Но тут была еще одна маленькая тонкость: самолет принадлежал не Аэрофлоту, а Голден Эрроу…

* * *

— Чем обрадуешь, друг Иван? — спросил КО Комаров, когда в кабинет без доклада вошел Иван Ильич Крестинин.

— Надо перегнать шестьдесят шестую…

— Да? А я и не знал.

— Плохо, что не знал.

Комаров подумал, что Иван Ильич на правах старинного приятеля явился единственно ради того, чтобы поиграть у него на нервах. Его лицо цвета красного кирпича (о таких говорят: морда кирпича просит) стало свекольным под аккуратным белым ежиком.

— И это все? — спросил он.

— Нет.

— Что еще?

— Я перегоню ероплан.

— Ты шутишь?

— Вроде бы нет.

— Может, тебя кто-то попросил об этом? Может, чего-то пообещали? кинул наводящий вопрос Комаров.

— Никто ничего не обещал. Просто я перегоню. Вот и все.

На неподвижном лице КО, эмоции которого выражались только оттенками красного спектра, на этот раз шевельнулось что-то похожее на надежду: скажи такое кто-нибудь другой, Комаров бы и слушать не стал — времени жалко, — но Иван Ильич никогда не был замечен в пустословии и, если память не изменяет, выкручивался из самых рискованных ситуаций. В Антарктиде только благодаря ему Комаров не повторил последний подвиг Чкалова. Но великий летчик нашего времени крутился в зоне аэродрома, а они остались бы в горах Антарктиды, куда ни одна собака не сунулась бы за их останками.

— Мой инженер не пойдет на риск даже за крупный гонорар, — вздохнул Комаров. — И я его понимаю. Оповестил АТБ — у базы энтузиазм равен нулю. Твой сынок — малый умный… Технарей, правда, и слесарей дает, но они выступают как частные лица — вольнонаемные. Если что случится, он умоет руки.

— Знаю.

— Твои действия?

— Сперва твои… это… действия. Инженера отправляй в отпуск, сам тоже. Меня оформи временно инженером…

— А командир?

— Махоткин.

— Рискуете.

— Мы того… отрисковались.

— Молодцы! А если не сыграете в гроб, будете говорить, что Комаров струсил.

— Мы… свое отговорили. Можем и помолчать.

— Но нет ничего тайного…

— Если хочешь, будь в комиссии по списанию аэроплана. Комиссия ведь едет списывать?

— Ну и что? Поедет, конечно.

— Задержи всех в Ванкареме. Отдохните там денек. Водки попейте.

— А ты и Махоткин?

— Полетим на лед.

— Что затеяли? Повторить подвиг Челюскинской эпопеи? На место гибели «Челюскина» летали, помнится, тоже из Ванкарема? Но вас звезды не ждут. Разве что гонорары, — намекнул он.

— Много говорим.

— Ладно. Что мне делать?

— Немедленно выпиши мне командировочное удостоверение. Без него и на завод не пустят.

— Дальше?

— Ты в понедельник летишь с комиссией и делаешь… это… маленькое изменение маршрута: летишь в Энск.

— И что?

— И садишься на заводской аэродром.

— Слушаю.

— Я там буду ждать вас с тележкой… Загружаемся, летим на лед.

— Если даже вы и замените на ероплане тележку, экипаж не обязан на нем лететь. Рисковать башкой никто не обязан.

— Там будет видно.

— И будет прав: ведь узлы навески тележки наверняка вывернуты при ударе о торос. Сама тележка весит полторы тонны. Прибавь сюда скорость набегающего потока. Ведь шасси убирать нельзя. Представляешь, какая будет сила сопротивления?

— Пиши удостоверение и приказ о моем назначении.

— Ты меня, Иван, в гроб вгонишь. И сам сыграешь в ящик.

— Не бойся. Смерть — это не страшно.

— Ты знаешь, что такое полет с выпущенными шасси? Самолет вверх никак не лезет, хоть сдохни. Разгоняешь в горизонте, подрываешь…

— Зато на посадку пойдет хорошо.

— А Махоткин?

— Он привезет техников и слесарей.

— Ты хочешь сделать из него технаря?

— Он все умеет. Но ты введи его в комиссию. Он временно КО.

— Ну и самодеятельность!

— Пиши бумаги.

— У меня нет денег даже на твой билет, а служебного дать не могу. Сегодня воскресенье! Никого нет.

— Мне положен льготный. Деньги есть.

— А в Энске?

— Есть свои люди. Хватит говорить. Вылет через двадцать минут.

— А билет?

— Вот.

Иван Ильич показал билет, вложенный в паспорт.

— Погоди. Не все обдумано.

— Все обдумал. Прощай, Толя.

«Ну, если обдумал, то ладно».

Иван Ильич обладал нечастым даже в авиационной среде свойством соображать, когда нет времени на размышления, а за спиной уже скалится курносая и слышен «шепот звезд».

«Он одинаково медленно соображает что на земле, что в воздухе», шутили летуны, чтоб как-то оправдать свою некоторую нервозность в гробовых ситуациях.

— Погоди, Ваня! Николай Иваныч, надеюсь, в курсе, что ты едешь на лед? Ведь на льду сейчас ничего хорошего.

— В курсе.

— Ну что ж. Тогда все в порядке… И в понедельник будем в Энске, сказал Комаров, довольный тем, что начальник АТБ «в курсе». Не пошлет ведь Крестинин-младший своего батьку на заведомо гробовое дело.

И только когда Крестинин вышел, Комаров протрезвел.