Шерлок от литературы

— Нет, — многозначительным тоном заметил Литвинов. — Со всех сторон Блокам предлагали денег, доставляли лекарства, посылали шоколад и другие сласти. Любовь Дмитриевна отказывалась от денег, так как их было достаточно, но приношения и услуги всегда принимала с благодарностью. По части еды она доставала все, что можно было достать. В доме была расторопная и ловкая прислуга, которая оказывала существенную помощь. Блок, по словам Бекетовой, «кушал ветчину, жареных цыплят, свежую рыбу, икру и уху, бифштексы, яйца, разные пирожки, молоко, ягоды, любимые им кисели из свежей малины и огурцы. Булки, сахар, варенье, шоколад, сливочное масло не сходили с его стола. Ему не готовили сладких блюд, потому что он их не любил. Но ел он, к сожалению, мало. Иногда только просыпался у него аппетит и особая охота, например, к свежим ягодам…»

— Недурно…

— Но не помогло. После временного облегчения, наступившего в июне, болезнь опять наложила на Блока свою жестокую руку, и все началось сначала. 17 июня был созван консилиум из трёх врачей: Пекелиса, профессора Троицкого и специалиста по нервным болезням Гизе. Последний ничего не понял в болезни Блока, но Троицкий вполне согласился с Пекелисом в постановке общего диагноза, — он нашёл положение крайне серьёзным и тогда же сказал Пекелису: «мы потеряли Блока». Мнение это Пекелис до времени скрыл от близких больного. Решено было увезти больного в санаторию за границу. Начались хлопоты о разрешении ехать в Финляндию, но когда оно пришло, Блок был уже настолько слаб, что немыслимо было трогать его с места. За месяц до смерти рассудок больного начал омрачаться. Это выражалось в крайней раздражительности, удручённо-апатичном состоянии и неполном сознании действительности. Из воспоминаний жены: «Вообще у него была страшная потребность бить и ломать: несколько стульев, посуду, в раз утром, опять-таки, он ходил по квартире в раздражении, потом вошёл из передней в свою комнату, закрыл за собой дверь, и сейчас же раздались удары, и что-то шумно посыпалось. Я вошла, боясь, что себе принесёт какой-нибудь вред; но он уже кончал разбивать кочергой стоявшего на шкапу Аполлона. Это битье его успокоило, и на моё восклицание удивления, не очень одобрительное, он спокойно отвечал: «А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадётся эта грязная рожа». Но бывали моменты просветления, после которых опять наступало прежнее. Доктор Пекелис приписывал эти явления, между прочим, отеку мозга, связанному с болезнью сердца. Сумасшествие усиливалось и, наконец, приняло резкие формы. Он бил и крушил все вокруг, колотил посуду и мраморные статуэтки. Последние две недели были самые острые. Процесс воспаления шёл безостановочно и быстро. Слабость достигла крайних пределов. Но ни доктор, ни жена все ещё не теряли надежды на выздоровление. Вспоминает литератор Евгения Книпович: «К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забуду. Ему впрыскивали морфий, но это мало помогало…» За четыре дня до смерти сына мать, вызванная доктором, наконец приехала в Петербург. Блок жестоко страдал до последней минуты. Скончался он в 10 ч. утра в воскресенье 7 августа 1921 года в присутствии матери и жены. Перед смертью ничего не говорил.

— И от чего же он умер? — растерялся я. — Что показало вскрытие?

— Ничего. Вскрытие не проводилось, истории болезни тоже нет. Лишь краткая история наблюдения полутора лет врачом Александром Пекелисом и странное мнение Я.Минца, ставящего диагноз «эпилепсия» в основном на основании стихов Блока. Тут я с ним не спорю, — перебил себя Мишель. — Его поэзия — поэзия сумеречных состояний духа, и если я определяю ее как нелепую и глупую инфантильность, медику ничего не мешает высказаться профессионально. По детству у него были симптомы истерии, но она могла оказаться и эпилепсией. Тут я не сведущ. В итоге, мы можем встретить мнение о том, что Блок умер от голода-астмы-гриппа-переутомления-инфаркта-от «нечем дышать в атмосфере большевизма» до разочарования-тоски…

— От тоски температура не поднимается, — уверенно сказал я.

— Резонно, — не оспорил меня Мишель. — На момент смерти Блоку 40 лет. Последние годы прошли в тяжелейшей депрессии. Перед смертью очевидным стало проступившее безумие. Причина смерти в некрологах официальных советских газет, типа «Известий», не указывалась.

— Как гласит старая медицинская шутка, in dubitantibus et ignorantibus suspice luem, сиречь, в случае сомнения или незнания всегда подозревай сифилис.