Шестая женщина

— И первый… И второй… Ведь я люблю тебя!

* * *

Через три дня земля залубенела. Первый морозец пал без снега, на сырую почву и мокрый асфальт. Молодой ледок за день не растаял, поблёскивая на ярком, но уже беспомощном солнце.

Михаил стоял у проходной, засунув руки в карманы плаща. Он ёжился от холодного ветра, который, казалось. тоже заледенел. В узких ботиночках мёрзли ноги. Он уже час постукивал каблуками по звонкому асфальту и вдыхал запах кож и ещё какого-то ароматного, явно синтетического вещества.

Проходная вдруг ожила. В ней защёлкало, зашумело, и на улицу вырвался людской поток, тесня узкие двери. Михаил разглядывал напряжённо, боялся пропустить её, словно не веря своему зоркому глазу…

Она шла чуть в стороне от толпы. Или ему казалось, что она идёт сама по себе. Так показывают героинь в кино: наплывает вместе с людьми, но видно только её одну, а остальных вроде бы и нет.

Михаил двинулся навстречу. Она легко дотронулась губами до его щеки:

— Замёрз, глупыш?

Он почувствовал, как неизвестно откуда взявшееся тепло опускается к заледеневшим ногам.

— Мишенька, почему ты никогда не встречаешь меня с цветами?

— Мещанство, — буркнул он.

— Нет, не мещанство.

Они ходили до её дома пешком — три квартала. И допоздна сидели в скверике напротив. Она не любила кино. В театры каждый день не пойдёшь. А в ресторан ему не хотелось.

— Я, Мишенька, люблю цветы. Всякие и разные. У меня бабушка собирала лекарственные травы. Знаешь, какие у них чудесные названия? Особенно у дикорастущих. Вероника лекарственная… Синенькая. Зверобой продырявленный… Такой жёлтенький. Рута душистая… Растёт в Крыму. Мята перечная… Эту ты знаешь? Как?

— Звучно.

— А есть смешные названия. Дурнушник обыкновенный… Живучка мохнатая… Горец почечуйный… Должно быть обязательно два слова. Если трава не имеет характерных признаков, то прибавляется нейтральное слово. Ряпешок обыкновенный… Солодка голая… Прелестно, а? Знаешь, как будет берёза?

— Берёза кучерявая.

— Нет.

— Берёза вениковая.

— Нет, — серьёзно ответила она. — Берёза белая. Просто и красиво.

Её дом неумолимо приближался. Михаил подумал, что сегодня в сквере не посидишь. Видимо, кончились и лесные дни. Стоять же в парадной ему претило. Он пошёл тише, еле переставляя ноги.

Но дом уже приближался.

— Миша, когда у тебя кончается командировка?

— Продлили на месяц, — нехотя ответил он. — А что?

На морозе у неё слегка покраснел кончик носа. Заметный подбородок давал чёткую линию профиля. Белые волосы, выжаренные летним солнцем и вымоченные дождями, плотно закрывали уши.

— Мне кажется, — медленно ответила она, — что ты всё время к чему-то готовишься, а оно всё не приходит и не приходит.

— Ты психолог, — улыбнулся он.

— Правда готовишься? — быстро спросила она, удивившись своему ясновидению.

— Все мы к чему-то готовимся, — уклончиво ответил Михаил.

— Нет, люди не готовятся, а больше надеются. На любовь, на счастье… Ты не так. У тебя нет… уверенности.

— У меня-то? — искренне удивился он.

— У тебя есть самоуверенность. И нет уверенности…

— В чём?

— А вот в чём — я не знаю, — вздохнула она.

— Как в рентгеновском кабинете побывал, — отшутился Михаил, сжимая волей ту самую неуверенность, которую рассмотрела она и которую нельзя было рассмотреть никаким рентгеном.

Они пришли в сквер. Холодная скамейка темнела обшарпанной за лето краской. Земля замёрзла теми складками, какими лежала здесь грязью три дня назад. Проволочно дрожали прутья кустов. Редкие деревья стояли как столбы. А над ними, наверху, зажигались тёплые окна домов.

— Миша, идём ко мне. С родителями познакомлю…

Сказала, как решилась. Самолюбие, которого он при ней лишался, вдруг захлестнуло его, как этот предзимний холод.

— Ну идём же! Или ты стесняешься?

Он медленно пошёл. В парадной было очень светло — вкрутили стосвечовую лампочку. Михаил остановился, словно его поразил яркий свет…

Она обернулась. Он увидел её глаза, ту далёкую синеву, откуда они смотрели на него и куда он рвался и всё никак не мог дойти. Михаил не двигался. Стояла и она, чуть приоткрыв рот: собиралась спросить и не спрашивала, поражённая его мгновенно побелевшим лицом.

— Что с тобой?

Он прислонился к стене, ища какую-нибудь подпорку:

— Я не Михаил и не Приходько. И не геолог.

— Кто же ты, Миша?

— Я мошенник.

Она опустилась на грязную ступеньку и заплакала.

* * *

Рябинин положил телефонную трубку, которая ещё гудела от двух повышенных голосов. Он понимал, что Петельников не всесилен — вынуть и положить этого амурного дельца не может. Тот пропал, как в воду канул. Он не появлялся в общественных местах. Его не было ни в ресторанах, ни на вокзалах. Не поступали жалобы и от новых потерпевших. Инспектор считал, что мошеннику удалось выскочить из города. Или прекратил свою деятельность и отсиживается до лучших времён. Его спугнули той неудачной операцией, которую в прокуратуре иронично называли «Дыней».