Шестерня (СИ)

Шестерня повернул голову, мельком осмотрелся. Проход оканчивается тупиком. В свете фонаря из тьмы проступили куски грязного тряпья, многочисленные оттиски следов в грязи под ногами, горки нечистот в дальнем углу. Даже если не брать во внимание слова вершинника, понятно, что некоторое время назад в этом загоне держали запертыми отнюдь не животных.

Шестерня поинтересовался враждебно, но вместе с тем с любопытством:

- Где ж ты, болезный, народ берешь? Места не шибко людные.

- Приводят. - Вершинник пожал плечами. - Вернее, притаскивают.

Шестерня сморгнул, спросил непонимающе:

- Что значит притаскивают? Меня тоже... притащили?

- И тебя, и всех остальных. - Тюремщик благостно улыбнулся. - Только ты в себя пришел чуть раньше. Пришлось разговорами развлекать.

- Раньше чем что? - спросил Шестерня машинально.

- Раньше чем на своем месте оказался. В загоне.

Раздувая ноздри, Шестерня прорычал:

- Вот погоди, выйду я отсюда, там поглядим, где чье место.

Вершинник покивал, сказал устало:

- Ты не представляешь, сколько раз я уже это слышал. Каждый, кто оказывается в загоне, начинает грозить. Потом, конечно, устают, замолкают. Но по началу - все без исключений.

Шестерня взъерошил бороду, проворчал:

- Я не каждый, потому повторяться не буду. Но ты мои слова запомни, чтобы потом вопросов не было.

Вершинник отодвинулся, но фонарь, как и обещал, оставил. Потоптавшись возле входа, Шестерня сделал несколько шагов вглубь, но отвратительная вонь и нечистоты вынудили вернуться назад. Обхватив себя руками, он присел возле двери, задумался. Пальцы прошлись по панцирю, спустились к ремню, пробежались в одну сторону, в другую. Сердце застучало сильнее, а в горле перехватило. Кошель! На поясе, аккуратно обрезанный, остался лишь ремешок, кошель же исчез.

С трудом сохраняя выдержку, Шестерня поинтересовался клокочущим от ярости голосом:

- Слышь, ушастый. Ты, ножичком-то своим, у меня с пояса, случаем, ничего не срезал?

- Это? - Из-за выступа скалы на мгновенье высунулась рука, подбросила на руке темное.

Шестерня задышал чаще, сказал с трудом проталкивая слова:

- Оно самое. Вернуть не хочешь?

- Зачем?

Удивление в голосе тюремщика показалось настолько естественным, что Шестерня опешил, сказал с запинкой:

- Ну, как тебе сказать, что б не обидеть...

- Ты, видно, еще не понял, но это простительно. Пещерники вообще туго соображают, - прозвучал отстраненный голос. - Но я поясню.

- Уж будь любезен, - ответил Шестерня, вложив в голос как можно больше яду.

- Дело в том, что ты отныне никто... Ладно, не отныне, но очень скоро таковым станешь. Сути это не меняет.

- Не понял, - просипел Шестерня, невероятным усилием удерживаясь, чтобы тотчас не объяснить бледнокожему пленителю, как все обстоит на самом деле.

Пропустив восклицание мимо ушей, вершинник продолжил:

- Я уже говорил, но, ты видимо прослушал. Я охотник, ловлю дичь. Что дичь нынче пещерного племени, не существенно. Ловлю не себе, другим. Но это опять же не существенно.

- А что существенно? - поинтересовался Шестерня угрюмо.

- Существенно, что дичь ловят вовсе не для того, чтобы дать свободу. Посадить на цепь, затравить для развлечения, а чаще просто пустить на мясо. Но, ни в том, ни в другом, ни, тем более, в третьем случае самоцветы не помогут и не понадобятся. Так понятнее?

Мысли взвихрились, закружились в безумном танце. От напряжения голова раскалилась так, словно он сунулся в горнило. Что делать? Вершинник не безумец, хоть и похож, расчетливый делец. Если все сказанное правда, можно даже не пытаться разговаривать. Тюремщик с удовольствием поговорит, радуясь маломальскому развлечению, возможно, посочувствует. Но распахнуть клеть, чтобы выпустить невольного узника... Это было бы глупо.

Конечно, если не предложить взамен нечто действительно ценное. Вот только что? Что может предложить охотнику дичь, чем может заинтересовать тюремщика одинокий путник, потерявший оружие и припасы, в беспамятстве лишенный последних драгоценностей? Но это, если сказанное правда. А если нет?

Отбросив тревогу, расползающуюся по телу холодными щупальцами, Шестерня произнес с насмешкой:

- Помнится, я спрашивал, откуда здесь, в глуши, берутся путники. Ты что-то говорил? Я не расслышал.

- Это имеет значение? - протянул вершинник с ленцой.

- Конечно! - Шестерня фыркнул. - Одно дело, стать рабом на достойном обеспечении, и совсем другое, загнуться от голода в ожидании несуществующих товарищей по несчастью.

- Ты мне не веришь? - произнес тюремщик скорее утвердительно, чем вопрошая. - Что ж, это не важно. В любом случае, уверяю, что от голода ты не умрешь.

- Звучит обнадеживающе, - бросил Шестерня едко. - Да только кто другой бы сказал. Тебе же, рожа ушастая, доверия нет. Спятил тут совсем, от одиночества, околесицу и несешь.

Собеседник некоторое время молчал, словно собираясь с мыслями, наконец задушевно произнес:

- Ты ведь знаешь Креномера? Что можешь о нем сказать?

Шестерня на мгновенье опешил. Уж чего-чего, а имени алчного старосты услышать не ожидал. Стараясь не выдать охвативших противоречивых чувств, фыркнул: