Шестеро вышли в путь

Ольга сидит у окна. На западе спускается к лесу солнце. Ольга выспалась днем, и спать ей совсем не хочется. Она считает, сколько часов осталось до свадьбы, не потому, что ей хочется, чтобы свадьба скорее наступила, а потому, что она не может больше выдержать этого тоскливого ожидания. Чего она ждет? Почему ей тревожно и беспокойно? Все известно заранее, и она может описать до мельчайших подробностей будущую свою жизнь, и все-таки, вопреки всему, Ольге кажется, что обязательно произойдет что-то совсем неожиданное, что-то невероятное. Почему-то представляется ей город Китеж. Вот он погрузился под воду глубоко-глубоко. По водной поверхности ходят волны, а в глубине вечная тишина, покой, неподвижность. Вода недвижима, и в этой недвижимой воде медленно двигаются люди, лениво выходят на пастбища водорослей коровы, ничто не происходит, ничего не случается. Наверху ходят волны, плывут корабли, а здесь только порой проплывают тени, и не разберешь, от чего это тень — от волны, от облака, от корабля... Как бы вдруг оторваться от дна и выплыть на поверхность? Черт с ним, пусть захлестнет волной — воздухом хоть подышишь...

Потом издалека Ольга услышала пение. Она узнала голоса. Пела «Коммуна холостяков». Это ее друзья шагали по улице, распевая свою любимую песню. Неужели они не боятся этого толстого слоя неподвижной воды, который навис над городом, который не пропускает ни луча, ни звука? На что же они надеются? Пробиться через слой неподвижной воды, вырваться на поверхность, где ходят волны и плывут корабли? Или думают так разволновать воду, чтобы волны дошли до самого дна, разворотили город, смутили тишину?

Голоса затихли, холостяки отправились домой; город спит.

А Ольга сидит у окна и не может заснуть. Ей тревожно. Ох, как тянется время!

Под утро находят тучи. Серые, ровные, они незаметно заволакивают все небо, и начинает идти мелкий, унылый дождичек. Он идет, идет, идет, и конца ему нет. Скоро отсыревает дерево, и дома становятся черными, и чернеет земля, и начинают поблескивать лужи. Облака опускаются на самую землю. Белые пары пластами лежат на улицах, иногда даже видно, как они медленно колышутся. Нельзя понять: то ли продолжает идти совсем мелкий дождик, то ли это каплями оседает туман.

По улице пробегает собака. У нее длинная мокрая шерсть. Серебряные капельки поблескивают на кончиках шерстинок, мокрый хвост поджат. Непонятно, откуда и куда бежит она среди ночи.

Наконец Ольга легла, укрылась с головой, чтоб не видеть и не чувствовать промозглую сырость; попробовала угадать, что выражают глубоко посаженные глаза, которые смотрели из темноты, ничего не угадала, заснула и проснулась, когда отец и Булатов уже пили в соседней комнате чай.

Торопливо одевшись, она успела еще посидеть с ними. Только допили чай, как ворвался, задыхаясь, Сема Силкин.

— Здравствуйте! — сказал он. — Ольга, можно тебя на минуту?

Ольга вышла за ним на крыльцо, и он сказал:

— Значит, план такой. Ты, понимаешь, сидишь у себя. Лучше всего у окна, выставив локти.

— Ладно, — сказала Ольга, — как сидеть, я сама придумаю. Дальше.

— Мы там, понимаешь, все приготовим и впятером придем за тобой. А Юрий Александрович пусть раньше приходит, часам к семи. Васька тоже дома будет сидеть. А мы придем в восемь и отведем тебя в коммуну. Поняла?

— Сила, — сказала Ольга, — я все знаю. Вы будете вести меня по улице с песнями и осрамите на весь город.

— Ну, почему осрамим? — смутился Силкин. — Ну, немножечко попоем.

— Сила, — строго сказала Ольга, — имей в виду и передай ребятам: если хоть один из вас начнет петь, я добегу до Водлы и утоплюсь. Ты, Сила, не читал «Грозу» Островского? Это очень стыдно, но я знаю, что ты не читал. Так вот там есть одна, Катерина, — она так и сделала.

В общем, сторговались на том, что придут не все ребята, а двое, все равно кто, и Ольга будет их ждать.

Силкин убежал, скользя огромными сапогами по грязи, и сразу исчез в тумане.

— Тебя, папа, просят к семи, — сказала Ольга, возвращаясь к столу, — а за мной придут позже.

— По старому ритуалу было иначе, — сказал Юрий Александрович. — Но не будем мешать, пусть они устанавливают свой ритуал.

В двенадцать заскочил с работы Андрюшка Харбов и сообщил то же самое. В час забежал Саша Девятин и начал рассказывать, как они придут за Ольгой, но Ольга его выгнала вон, объяснив, что ей уже все известно. В два часа забежали Тикачев и Николаев, но им не дали сказать ни одного слова и велели твердо запомнить, что всем все известно. Они смутились и пропали в тумане. Вообще в этот день все было очень странно. Например, обычно, когда человек приходит, он приближается постепенно. Он виден сначала издали, потом ближе, ближе... А в этот день люди не приближались — они вдруг появлялись из тумана, уже совсем близко, и не отходили, а расплывались.

В три часа кто-то стукнул в окно. Ольга собиралась раздраженно сказать, что ей уже все известно. За окном стоял Вася Мисаилов. Он был в мокрой рабочей куртке, в мокрой фуражке, и на лице его осели блестящие капли тумана или дождя.

— Мне нужно с тобой поговорить, Оля, — сказал он.