– Послушай, Аниськин, – еще раз пытаюсь его убедить. – У нас же есть Шурик Егорочкин. Саша План. Он, на минутку, настоящий наркоман… почти уже, если я его не прибью раньше. Он нигде не засвечен, кроме тихой «наркомановской семьи», которая никуда не лезет и нигде не светится. И он действительно может иметь реальные мотивы стать клиентом Трафарета. Ты меня внимательно слушаешь?
– Допустим. Давай тогда шуруй к своему Егорочкину и уговаривай его нам помочь.
Быстрый какой!
– Подожди-подожди. Вечер уже. Техникум не работает, торопыга! В лучшем случае – завтра поговорю. И в лучшем случае – завтра твой «Маскарад» и начнем реализовывать.
Он вздохнул сокрушенно.
– Наверное…
– И смотри еще что. Завтра – «Маскарад». А еще через день директриса художественной школы может назвать нам фамилию Трафарета! Ты понимаешь, к чему я клоню?
– Я не собираюсь ждать два дня!
– Тьфу ты, баран.
– Ты базар-то фильтруй.
– Мои самые искренние и глубокие извинения, гражданин начальник.
– Не паясничай.
– Не два дня. День! Всего день подождать.
– «Нам бы день простоять да ночь продержаться!»
– Вот именно, – сухо бросил я, понимая, что все равно этот толстый лоб упрямства не пробить хрупкой тростинкой здравого смысла. – Видишь? Нужные книги ты в детстве читал! Что ж ты вырос таким непрошибаемым?
– А твоего Сашика маскировать не нужно? – пропустил Аниськин мой риторический вопрос мимо ушей. – Костика будем привлекать?
Я размышлял недолго.
– А знаешь что, тащи его. Мало ли, вдруг пойдет все не по плану, а Шурику еще жить и учиться в этом городе.
– Все пойдет как надо.
Как мне надоело с ним спорить!
Я отвернулся от Аниськина и подошел к окну. Снова залюбовался городом.
Повезло же балбесу с квартирой: красотища какая из окна! Надо предупредить его – если доживет, чтоб не вздумал продавать хату в 90-е, когда в городе поднимется риелторский беспредел и тараканьи бега. Все тогда продавали-покупали – как с цепи сорвавшиеся. А потом после четырнадцатого года – локти кусали. И я в их числе…
На дворе мерзкий ноябрь, а город – как конфетка!
Эффект грамотно продуманной застройки на холмах, изобилие зданий в классическом стиле и белоснежный материал стен. Инкерманский известняк. Камень хоть и желтеет со временем под солеными ветрами и солнцем, но… сам видел: строительный рабочий пройдется по поверхности железной пневмощеткой – и стены как новые! И ничего не надо ни подкрашивать, ни подбеливать. Разве что – подштукатурить местами. И декор алебастровый подправить…
О! А это во мне стройбат заговорил. Четверть века на стройках и стартах северного космодрома – тоже вам не хухры-мухры. Чудес насмотрелся! А ведь у нас с отцом – династия получается. Он – сварщик-строитель, а я… строитель-политработник. А как, интересно, в этой реальности выйдет?
Поживем – увидим.
– А эта квартира… ты говорил, от матери тебе досталась? – повернулся я к Аниськину от окна.
– От матери.
– А отец на фронте погиб?
– Погиб.
– А как вам двоим в сорок шестом сразу двушку дали? Весь город же в руинах лежал!
– С подселением, – отмахнулся Аниськин. – Нас с матерью сюда на уплотнение сунули. Четверых подвинули. У соседей дед с бабкой через год преставились. Парень был, старше меня, так тот на мине подорвался в развалинах. А мать его все бросила здесь и в Тулу укатила, к родственникам. Там сытнее было. Вот мы и остались.
– А вас двоих не стали уплотнять?
– Нет. Не престижно здесь… было. Город строился как бешеный – жилья хватало и на окраинах.
– А расскажи, как… как тут все было после войны. Где работали, чем жили, как отдыхали. Пацаны во дворе хулиганистые были тогда?
– Был тут такой… Сенька Прыщ…
И Аниськин мне поведал всю свою историю.
В подробностях. Сам не заметил, как увлекся рассказом – и про Сеньку, и про армию с ее драчливыми морпеховскими дедами. И про работу свою в бытности участковым инспектором, в которой наркоманов он видел всего-то раза два или три за службу: «нет наркомании в Советском Союзе!» И про Лизоньку с Машенькой, которых… эта «несуществующая» наркомания как раз и убила…
В общем, все то… о чем я частично уже рассказывал.
Аниськин хоть отвлекся немного.
Бешеный!
Глава 32
Молодо-зелено
Смеркалось.
Со школьных времен умиляет меня это одиозное начало повествования, призванное убедить читателя в высокой степени художественной одухотворенности материала. Как завернул, а? Высокохудожественно…
Но сейчас – реально темнело на глазах! Причем… банально и обыденно.
От чернеющего за бетонной кромкой моря пахло мазутом и водорослями. И тоже – совершенно не гламурно и не одухотворенно. Как, впрочем, всегда и пахнет в устье Артиллерийской бухты: как только ветер с севера – всю грязюку сюда несет.
Завидев меня, знакомый вахтенный у трапа расплылся в широченной ухмылке. Помнит, стало быть, бяшка. Не очень, конечно, это хорошо для потенциальной конспирации, ну… да ладно.
Я подошел ближе, улыбнулся в ответ и открыл уже было рот, дабы поздороваться…
– Эй, зеленый! Это ты нашего кока кокнул? Признавайся!