Шестой этаж

Вычитывая набранную статью, Сарнов обнаружил в ней такую фразу: «Сорок с лишним лет советский народ, преодолевая неимоверные трудности, безропотно строит коммунизм». И решил подшутить над Михматом. Спустился к нему с версткой:

— Я тебе хочу показать одно место у Панферова.

Михмат начал чуть ли не топать ногами:

— Я же сказал: ни одного слова, ни одной запятой! Нечего глумиться над нашим старейшим писателем!

— А я не предлагаю править Панферова, пусть все остается, как у него. Я хочу, чтобы ты только глянул.

Прочитав отчеркнутую фразу, Михмат начал ругаться и смеяться одновре­менно...

А теперь от веселых воспоминаний вернусь к нашим тогдашним невеселым делам. Рецензии, в которых говорилось о художественной немощи или слабо­стях того или иного произведения, с большим трудом стали пробиваться на по­лосу. И выходили нам боком. Покритиковала Инна Борисова «Глухую Мяту» Виля Липатова — и тотчас окрик со Старой площади, да такой угрожающий, что пришлось напечатать статейку Юлиана Семенова, в которой дезавуировалась рецензия Борисовой и превозносилась повесть Липатова. И это был не спор, что было бы совершенно естественно, а исправление допущенной газетой ошибки. Покритиковал Юрий Буртин роман Александра Чаковского «Дороги, которые мы выбираем» — опять окрик: рецензента-эстета не интересует жизненное содержа­ние произведения, и он поэтому не в состоянии оценить его по достоинству. В секретариате, возглавляемом уже Прудковым, стали бояться рецензий и под любым предлогом перекрывать им путь на полосу. На одной из летучек я вы­нужден был сказать об этом: «Рецензия в «Литературной газете» стала уже жан­ром, который едва терпится».

Постепенно, шаг за шагом формула газеты: острая и живая — менялась на другую: живая и по возможности острая. А возможностей становилось все мень­ше и меньше, день ото дня они таяли, надзор над нами усиливался. Сергей Сер­геевич после экзекуции у Поликарпова (думаю, время от времени они повторя­лись за закрытыми дверями) сильно остыл к делам литературы. Не хочу ска­зать, что делал он это намеренно, сознательно уклонялся от этих безрадостна дел. Нет, скорее всего это происходило как бы само собой, незаметно для него самого, срабатывал инстинкт самосохранения — у человека, несколько раз больно ударившегося об один и тот же угол, вырабатывается рефлекс и он автома­тически обходит этот угол.

Смирнова все больше увлекала идея регулярно публикуемых фельетонов не о каких-то конкретных происшествиях или людях, имя, отчество и фамилия, а также занимаемая должность которых непременно называются, а о явлениях. В это дело вскоре после своего прихода в газету Смирнов впряг Леонида Ли­ходеева. Неожиданно подрядил на серию путевых очерков — показательно, что не статей о театре! — Юзовского. Это была попытка воссоздать персональные рубрики. которые были не только прочно забыты, со сталинских времен счита­лось предосудительным постоянно печатать одного и того же автора. А если это к тому же штатный сотрудник редакции, жди серьезных неприятностей. Хочу отметить, что выбрал Смирнов авторов для этого, тогда казавшегося в лучшем случае сомнительным дела точно — и Лиходеев, и Юзовский были очень подхо­дящими кандидатурами.

Но больше всего пестовал и нянчил Сергей Сергеевич новую — юмористическую — рубрику «Литературный музей». Это был первый постоянный отдел юмора и сатиры в тогдашних центральных газетах. Считалось, что эти жанры епархия «Крокодила», ему были отданы на откуп пришедшие в упадок юмор и сатира. Разумеется, деградация произошла не только из-за отсутствия конку­рентов, были на то серьезные общественно-политические причины. И хотя при Сталине с самой высокой трибуны было заявлено, что нам Гоголи и Щедрины нужны,— это было чистое фарисейство, разве что для того были нужны, чтобы изобличать проворовавшихся завмагов и нерадивых управдомов, выше сатире ходу не было. Жалкое существование влачила и литературная пародия — име­нитых авторов пародировать было опасно, вдруг обидятся, пожалуются, тогда не оберешься неприятностей, а никому не известных — занятие никчемное, пу­стое. В «Крокодиле» литературная пародия была где-то на задворках, а больше никто пародий не печатал.

Сергей Сергеевич не просто ценил юмор как редактор, старающийся де­лать живую газету. Юмор был его страстью. Он даже пробовал свои силы на этом поприще и весьма успешно. Две его пародии: «Кавалерный бунт» — на Ба­баевского и «Чего же ты хохочешь?» — на Кочетова — по праву нашли свое ме­сто в антологии советской литературной пародии, выпущенной уже в наше время издательством «Книга». Мы уже не работали в «Литературке», когда я встретил как-то Сергея Сергеевича в ЦДЛ, и он дал мне читать свою пародию на Кочето­ва — веселье переполняло его, он хотел им поделиться. Пародия эта почти два десятилетия ходила по рукам и была опубликована лишь через много лет после смерти Сергея Сергеевича в 1988 году в «Вопросах литературы».