Шествие динозавров

И так будет, пока не проснется Паук Бездны…»

Легенда о Черном Воинстве и проклятии Гзуогуама. Перевод с зигганского В. И. Сорохтина. Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг, выпуск 1.

24

Наш путь лежал какими-то немыслимыми задворками, о существовании которых я доселе попросту не подозревал, хотя и пребывал в уверенности, что по крайней мере в столице-то не заплутаю. Иногда мы спускались в канавы самого подозрительного вида, где еще недавно бурлили потоки нечистот и могли водиться приблудные вауу. Из канав так же непредсказуемо ныряли в непролазный на первый взгляд кустарник, по концентрации шипов на единицу пространства напоминавший колючую проволоку вокруг какой-нибудь запретной зоны. Проводница моя, однако же, ухитрялась находить в этой «линии Маннергейма» вполне безопасную тропку, и если я все же оставлял на железных крючковатых остриях клочья жреческой накидки и собственной шкуры, то главным образом по своей неуклюжести. «Куда мы идем?» — спрашивал я шепотом каждые полчаса. «Сейчас, сейчас…» — отмахивалась Оанууг, не выпуская моей руки, и я умолкал, послушно и тупо следуя за ней, будто слон за погонщиком. Где-то совсем рядом слышалось едва различимое шуршание, как если бы кто-то двигался параллельно нам и, возможно, даже сопровождал нас. Что же до меня, то я производил шуму никак не меньше упомянутого слона. Моя подготовка бодикипера здесь не годилась ни к черту. Я и не стремился особенно скрывать свое присутствие. Во всяком случае, никто от меня ничего такого не требовал… Город кончился, и мы, не покидая кустарников и канав, без перехода очутились в чистом поле, а неподалеку маячили горы. Каменные клыки торчали из травы, словно авангардистские статуи — безликие, бестелые, но всем своим обликом излучавшие невнятную угрозу каждому, кто посягнет на их покой. Оанууг легкой тенью скользила между истуканов, они были просто вехами на ее пути. «Куда мы идем?» — без особой надежды спросил я в сотый раз. «Уже близко», — сказала она. И в самом деле, степи как таковой уже не было, а начинался настоящий лес. Только не деревья стояли в нем, а во множестве все те же уродливые, издевательски выламывающиеся в магическом танце каменные фигуры. Мне уже мерещились прищуренные глаза, ухмыляющиеся безгубые рты, брезгливо наморщенные носы. Музей древних идолов, капище под открытым небом, кунсткамера… Даже трава здесь не росла, чахла в соседстве с этими монстрами. Мне снова померещилось чужое движение где-то рядом, я сторожко стрельнул глазами по сторонам — никого. Только высоко-высоко, в полной недосягаемости, на самой макушке исключительно уродливого болвана, ясно вычерченный на фоне темнеющего вечернего неба, в тоскливом оцепенении, с поджатыми лапами, сидел одинокий вауу…

Внезапно наш бег оборвался. Теперь Оанууг шла рядом, тяжело дыша, по ее напряженному, заострившемуся лицу сползали струйки пота. И одиночество оборвалось тоже — мы брели в окружении таких же серых бесформенных фигур, похожих на неприкаянные души. Лишь по едва приметным очертаниям тел, по случайному, особенной мягкости жесту можно было определить, что все они — женщины. Казалось, каждая из них двигалась своим, независимым от прочих маршрутом и вообще была безразлична к присутствию посторонних. Но явственно ощущался некий центр, этакий магнит, и серые тени блуждали по силовым линиям, не имея ни воли, ни желания вырваться за их пределы. Незаметно стемнело, но никто не возжигал факелов, и мы продолжали эти скитания — молча, отчужденно. Я глядел на Оанууг, а она куда-то в пустоту, а может быть — в самое себя. В воздухе витало скрытое, непонятное напряжение, хотя не производилось ни единого звука, и очевидно было, что я чудом попал на тайный ритуал, о котором не мог даже подозревать, о котором вообще не знал никто из обитателей дворца Эйолияме, а может быть — и никто из мужчин. Ибо кому могла прийти в голову нелепая мысль, что женщины, эта полутварь, полускотина, способны учреждать и соблюдать собственные, да к тому же и тайные ритуалы? Зато, наконец, становилось ясно, отчего зигганские женщины, вопреки отведенной им роли в общественном устройстве, все же не производят впечатления затурканных, а, напротив, даже наделены даром стихосложения — если судить хотя бы по дочери нищего гончара Оанууг… Я споткнулся обо что-то мягкое. Небрежно скомканная серая накидка. Рядом — еще одна. И тут же поперек дороги, безвольно понурившись, едва волоча ноги, прошла нагая женщина. Я открыл рот, чтобы спросить, что это значит, но Оанууг опередила меня, коротко и сильно сжав мою руку. Потом вяло, превозмогая себя, подняла руки, неловко раздернула поясок своего облачения, и вышагнула из него. Волосы сухими мертвыми колосьями рассыпались по опущенным плечам…