Шипка

— Я, князь, иногда с сожалением думаю о том, что Россия подпиливает сук, на котором она прочно утвердилась. Представим себе, что Россия прогонит турок и болгары получат самоуправление. А что скажет ваш солдат, когда после победы будет возвращаться домой? В Болгарии нет знатных сословий, и бразды правления придется отдать всякому сброду. Вот и решит солдат: если мужика допустили к власти тут, то почему нельзя допустить его к власти в России? И знаете, о чем еще подумает этот смышленый русский мужик: нас много, а таких, как князь Жабинский, очень мало. Мы смогли завоевать свободу для болгар, почему бы теперь не завоевать свободу и для себя? У вас не возникают такие невеселые мысли?

— Возникают, — сознался Жабинский. — Но у меня появляются и другие: что надо сделать, чтобы наш мужик не стал думать так, как сейчас говорили вы? Уверяю, мы еще что-то придумаем!

— Что ж, это прекрасно! — похвалил Велеслей.

Остаток пути заняли анекдоты и всякие истории, преимущественно связанные с прекрасным полом. О нуждах турок и жестоком отношении к мусульманскому населению так и не вспомнили. Жабинский доставил военных агентов в гражданское управление, а сам решил наведаться к генералу Кнорину: благо он на время расположился в тихом, относительно покойном Габрове.

II

Аполлон Сергеевич был рад визиту молодого князя. Он обнял его и посадил на скамейку, застланную домотканым болгарским ковром, а сам сел напротив, подвинув высокий темный стул с небольшой и круглой подушечкой. Он не изменился за минувшие четыре с половиной месяца: борода его, похожая на сизые голубиные крылья, была шелковиста и лежала волосок к волоску, мягкие серые глаза светились радушием и добротой. И мундир, и эполеты, и ордена были в таком виде, словно генерал только что приобрел их в лучшем магазине Санкт-Петербурга или Москвы. Улыбнувшись, он начал с похвалы гостю:

— Майор императорской российской армии, кавалер орденов Владимира и Станислава — это хорошее начало, князь! Теперь святого Георгия четвертой степени, а потом и третьей да полковничий мундир — лучшего нельзя и желать! Не вообще, конечно, а в самом ближайшем будущем.

— Война еще не кончается, ваше превосходительство, — скромно, с достоинством ответил Жабинский.

— Я на какое-то время потерял вас из виду. Что вы делали под Плевной, князь?

— Выполнял поручения главнокомандующего и его начальника штаба. Свист пуль и разрывы гранат стали для меня приятнейшей музыкой, ваше превосходительство.

— Не рисуйтесь, князь! — Кнорин погрозил пальцем. — Привыкнуть ко всему этому отчасти можно, полюбить — нет!

— А Скобелев? — улыбнулся Жабинский.

— Михаил Дмитриевич? — уточнил Кнорин. — Многие его выходки мне почему-то кажутся мальчишескими. Неуемная храбрость или глупое озорство? Не понимаю! Как он? Говорят, весьма болезненно переживает свои неудачи под Плевной.

— Метался в истерике! — пренебрежительно ответил Жабинский. — И то сказать: видел город у своих ног, а потом бегством спасал остатки своего отряда. Клянет и главное командовапие, и весь штаб. Перепадает и Николаю Николаевичу. Конечно, все это доходит до ушей их высочества.

— Мне порой думается, что он пытается играть роль Суворова. Напрасные потуги!

— В армии он популярен, особенно у нижних чинов! — заметил Жабинский.

— Чем больше любят чины нижние, тем меньше любят чины высшие! — воскликнул Кнорин.

— Точно так, ваше превосходительство, — охотно согласился Жабинский.

— Вот и будем завоевывать любовь и внимание высших чинов! — сказал Кнорин.

— Стараемся, ваше превосходительство, — ответил майор.

— А зачем пожаловал князь в наше идиллическое Габро-во? — осведомился генерал.

— Сопровождаю австрийского военного агента барона Бех-тольсгейма и английского агента Велеслея.

— Что их сюда привело? Особенно Велеслея? Его место — поближе к штабам и войскам, чтобы знать дислокацию и планы нашего командования.

— Вызвались помочь России: мол, пресса сообщает о чудовищных зверствах русских, убивающих турок без суда и след-

ствия, а они готовы собрать факты и доказать, что это ложь и что в действительности все обстоит иначе.

— Как это не похоже на Велеслея! — ухмыльнулся Кнорин. — Он же пропитан ненавистью к России — от кончиков волос до кривых своих пяток!

— Клялся, что любит Россию и готов ей помочь.

— Я помню его еще по Петербургу. Что он только не выдумывал, чтобы представить нашу армию в самом ужасном свете! Ему бы хотелось, чтобы все это вздорное подтвердилось. Я представляю, как он обрадовался нашим неудачам под Плевной!

— Выражал свое сочувствие.

— Язык дан дипломату, чтобы скрыть свои истинные намерения. Велеслей — птица стреляная, его не так-то просто уличить в грехах. Но я уверен, что это законченный враг России и здесь у него одна-единственная цель: шпионаж.

— Во всяком случае, о турках он не обмолвился ни словом, — подтвердил Жабинский.

— Турция им нужна ради проливов, — сказал Кнорин.

— То же самое говорил Велеслей о нас.