Шипка

Шелонин коротко доложил, как было дело, не приминув добавить, что турка по его турецкому запаху почуяла Сулейманка.

— Что ж, послушаем вашего турка, — сказал генерал, — авось он чем-то удивит или порадует!

Радецкий подошел к пленному. Турок сильно вытянулся. Ивану даже показалось, что у него что-то хрустнуло. К генералу подскочил офицер и замер в ожидании вопроса.

— Спроси-ка, дружище, кто он да откуда, в каком таборе служил и кто ими командовал, — обратился Радецкий к переводчику.

Офицер повторил эти вопросы, но уже на турецком языке. Пленный нахмурил густые и темные брови и закрыл глаза. И опять он вспомнил аллаха, но уже совсем тихо, едва слышно для окружающих.

— Я служу в третьем таборе, — сказал он вполголоса. — Командует нами Салих-паша, а всеми нами командует великий Сулейман-паша, лучший в мире паша.

— Это хорошо, что он такого мнения о своих начальниках! — Радецкий улыбнулся. — А что слышал он о подкреплениях и есть ли они под Шипкой?

— Под Шипку пришло много новых таборов, — ответил турок, когда ему перевели вопрос генерала. — Я не знаю сколько, но видел, что это хорошие войска и они должны взять Шипку.

— Когда? — спросил Радецкий.

— Завтра.

— Почему же завтра?

— Завтра у вас воскресенье, — сказал пленный. — В воскресенье русские пьют водку и потом крепко спят.

Генерал рассмеялся и покачал головой.

— Хорошо придумали ваши начальники-паши, — проговорил он. — Русские будут пьяными, приходи на Шипку и бери их голыми руками!

— Не голыми руками! — обиделся турок, выслушав переводчика. — У нас много новых орудий, у нас много больших мортир. Нам сказали, что каждая бомба убивает русскую роту!

— Роту так роту, — ухмыльнулся генерал. — Ну а солдаты? Верят, что возьмут завтра Шипку или пока сомневаются?

— Верят, — подтвердил турок.

— Конечно, с пьяными какой разговор! — покачал головой Радецкий. Тут же распорядился — Для меня достаточно, отведите пленного в штаб.

— Будет исполнено, ваше превосходительство! — доложил переводчик и повел турка в сторону лужайки, где размещался штаб.

— Ну а вы, молодцы-удальцы, заслужили свою награду! — Радецкий взглянул на Шелоцина и Половинку, перевел взгляд на штабного офицера, стоявшего поодаль, поманил его, что-то сказал ему вполголоса, и офицер на время удалился. Вернулся он быстро и протянул генералу две коробочки. Радецкий взял одну из коробочек, не спеша открыл ее, вынул Георгиевский крест и подошел к Шелонину. Тот даже не поверил в такое счастье! Радецкий прикрепил этот крестик к его груди, потом взял другую коробочку, тем же неторопливым движением открыл ее и нацепил крест на мундир рядового Половинки.

— Служите России так и дальше! — сказал генерал.

Не сговариваясь, они выпалили одним духом:

— Рады стараться, ваше превосходительство!

— Старайтесь, — задумчиво проговорил генерал и взглянул на удаляющегося турка. — Если он, окаянная душа, не врет, скоро у вас будет возможность вновь проявить себя и показать свое старание! В своих ротах панику не поднимайте. В сентябре встретим противника лучше, чем в августе!

II

Панас распрощался с Иваном и вернулся в свою роту. Теперь он лежал в новом секрете и прислушивался. С вечера ничего подозрительного у турок не было. Вот бы сюда Сулей-манку с ее нюхом! Шелонин оставил собаку у себя, он даже посчитал, что и Георгиевский крест помогла получить Сулейманка — разве можно отдать ее в другую роту!

Но часа в два ночи в темноте послышался невероятный шум: как будто одновременно передвигались тысячи людей, сталкивая с дороги камни и скрипя сапогами. Стрельбы пока не было, видимо, турки хотели подойти вплотную, чтобы начать рукопашную. Панас, не целясь, выстрелил в эту пугающую темноту и только потом взглянул на старшего пикета. Тот молча кивнул головой и тоже выстрелил. Они вдруг поняли, что если и не причинят выстрелами большого ущерба противнику, то сразу же поднимут на ноги всех, кто притаился на вершине Святого Николая. Отстреливаясь, пластуны и пехотинцы стали отходить к нижним траншеям, чтобы соединиться с выставленными караулами.

Только в. траншее, примостившись у серого камня, Панас уразумел, что конец ночи, утро, день, а может, и не один день, будут очень жаркими, что биться придется упрямо и жестоко. Когда местность освещалась вспышками выстрелов, Панас замечал внизу разливное, колышущееся красное море: так много передвигалось турецких фесок.

Из траншеи били часто и наугад, но огонь караулов не мог остановить эту лавину, двигавшуюся молча. Становилось страшно. Понаслышался Панас о турках много, сам видел, на что способны башибузуки и черкесы.

Караулы не отходили: не было приказа. Верили, что еще подоспеет помощь и тогда они дружно кинутся на врага. Надежда сменилась отчаянием, а затем и полным безразличием: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Панас все еще стрелял, не скупясь на патроны. Он знал, что перед ним живая стена и что каждая его пуля находит цель.

Над головой Панас услышал свист, и рядом с ним оглушительно хлопнула граната, уложившая несколько человек. В траншее разорвалось еще до десятка снарядов. От губитель-