Шипка

Его окликнули, и он увидел ползущего к нему артиллериста. Тот протянул лист бумаги, на нем — тусклые карандашные буквы: «Бью по турецким ложементам, постараюсь открыть тебе дорогу. Капитан Стрельцов». Стрельцов не замедлил с открытием огня. Фонтаны земли, перемешанной со снегом, завихрились над вражескими позициями. Гранаты ложились одна за другой, расстроив оборону противника и приведя его в замешательство. Солдаты радостно вскрикивали, хвалили пушкарей, надсмехались над турками и явно желали закончить дело смелым броском. Суровов, оценив настроение солдат и понимая целесообразность такого броска, скомандовал:

— Как только стихнет артиллерийская пальба — за мной, братцы, вперед!

Он надеялся, что турки, ошеломленные огнем, не окажут сопротивления и покинут свои ложементы. Суровов первым вскочил на камень, перемахнул другой и очутился на бруствере ложемента. Не раздумывая, он прыгнул в траншею. Навстречу ему устремился турок. Суровов отбил его штык своим штыком и опрокинул противника на спину. Он бежал вдоль траншеи и видел только турецкие спины. Теперь он действовал и штыком и прикладом. Бил старательно и на совесть. Он делал дело, ставшее для него привычным, — совсем недавно он вот так же косил траву и рубил лес.

Была занята лишь незначительная часть вражеского ложемента. Подпоручик Суровов на свой страх и риск решил закрепиться и ждать дальнейших приказаний. Их не поступало долго. Под вечер к нему добрался ординарец Скобелева. Он сообщил, что генерал похвалил ротного и его солдат за решимость и храбрость и посоветовал возможно дольше держаться в турецкой траншее. Если же такой возможности не будет, велел перебраться за каменную гряду. Суровов спросил, как идут дела у других, но ординарец знал слишком мало: он сообщил, что князь Мирский наступает и чего-то достиг, что генерал Скобелев собирался начать общую и решительную атаку, но основные силы ко времени не подоспели и он решил немного обождать.

С наступлением темноты Суровов рискнул доползти до Стрельцова. Капитан по обыкновению принял его радушно, угостил ромом и сигарой, однако он тоже ничего не знал. Из его рассказа Суровов понял, что артиллеристы минувшим днем недовольны, что они ждали от начала наступления большего.

Суровов направился к своим солдатам, спешно укреплявшим траншею на случай нападения турок. Он не сделал и сотни шагов, как на батарее Стрельцова что-то сильно грохнуло, а позади орудий всплеснулось розоватое пламя, смешанное с серобурым дымом. Игнат присмотрелся внимательно и тогда понял, что турки угодили в ящики со снарядами и что теперь может случиться самое скверное.

Не раздумывая, он тотчас повернул на батарею.

Несколько ящиков с гранатами уже были объяты сизым огнем, и капитан Стрельцов сбивал пламя каким-то лоскутом. Красивые бакенбарды его были слегка подпалены, а орлиный нос и лоб испачканы пеплом и сажей. Игнат тоже бросился к ящикам и, выхватив из-под шинели шарф, стал смахивать урчащее пламя. Шарф мгновенно загорелся; Суровов швырнул его наземь и с силой вмял в снег, потом схватил его снова и стремительно рванулся к. очередному ящику.

— Спасибо, — сказал, с трудом переводя дух, Стрельцов. Слава богу, что успели потушить. Взлетели бы тут все на воздух!

— Убил все-таки турок! — сокрушенно покачал головой Суровов, заметив нескольких сраженных пушкарей.

— Убил! — горестно подтвердил Стрельцов, — От Петербурга шел с ними, от самого Дуная воевал… Прости, братец, дело есть. — Он провел рукой по бакенбардам, стряхнул обгоревшие волосы. — К орудиям!

Огневая позиция загрохотала. Орудия палили часто, и Су-ровову казалось, что пушкари, обозленные метким попаданием противника, участили свой огонь до невозможного. Впереди гранаты рвались непрерывно, разгоняя ночную темень и ярко освещая изрядно пострадавшие турецкие позиции.

III

Генерал Радецкий мало верил в успех нового предприятия на Балканах. Он был нерешителен сам и эту нерешительность передал другим. И тому была своя причина. Он помнил начало первого дерзкого похода через Балканы генерала Гурко, когда того хвалили именно за эту дерзость, смелость, умение принимать быстрые решения и осуществлять их на практике. Но после катастрофы под Эски-Загрой на того же Гурко посыпалось множество обвинений, и тогда риск и дерзость стали называть опрометчивостью, смелость и удаль — легкомысленной бесшабашностью. Кое-кто не прочь был уличить его в авантюризме и даже назвать бездарным: такова логика войны!

Предпринимая свои дерзкие рейды, генерал Гурко верил в бесстрашие, удаль и сообразительность русского солдата. Радецкий в это не верил, что сказалось и на его решениях. Он-приказал Скобелеву занять Имитлию и укрепиться, не предпринимая ничего рискованного. Святополк-Мирскому предписывалось двигаться с большой осторожностью, в серьезный бой не ввязываться, а лишь демонстрировать наступление.

Радецкий не хотел рисковать.

Эта крайняя осторожность помешала хорошо начать сражения под Шипкой и Шейново.