Широкий Дол

Ее обожаемый зять попивал лимонад, сидя слева от нее; ее обожаемый муж через весь стол сиял ей улыбками. И Селия цвела в свете свечей, как красная гвоздика под солнцем. Ее тревоги, ее ощущение невидимого ужаса – все улеглось благодаря спокойной реакции Джона на ее сбивчивый, истерический рассказ и обещаниям Гарри, которые тот наверняка ей дал, затащив ее после «наказания» в постель. Джон, конечно, сказал ей, что он ничего не знал о планах по изменению права наследования, но совершенно не удивлен моими действиями и полагает, что договор почти наверняка можно изменить. И пообещал, что он, будучи отцом Ричарда, непременно постарается отозвать права Ричарда на совместное с Джулией наследование Широкого Дола, и тогда Джулия с его благословения станет единственной наследницей. А уж потом найдется какой-нибудь способ компенсировать Ричарду или даже самому Джону потерю тех денег из капитала МакЭндрю, которые были истрачены на оформление новых прав наследования.

То, что Джон так спокойно воспринял все эти новости, так быстро и легко собрал свои вещи и так дружески простился с доктором Роузом, оказало на Селию весьма благотворное воздействие и как бы отвело ее от входа в тот лабиринт, в центре которого ей чудилось страшное зло. Она даже стала думать, что ошибалась. Она забыла то, о чем свидетельствовали ее чувства: тот запах греха, который все время ей мерещился; неприятное покалывание по всему телу, когда она замечала, как Гарри смотрит на меня во время обеда, а потом спрашивает, не смогу ли я уделить ему сегодня вечером немного времени для разговора о делах. Она забыла о красных, как клубничный сок, царапинах у Гарри на спине. Забыла, какую растерянность испытала однажды ночью, когда, проснувшись, коснулась рукой подушки мужа и обнаружила, что постель рядом с ней холодна и пуста. Все это она ухитрилась мгновенно позабыть, стоило Джону улыбнуться ей, посмотреть на нее спокойными честными глазами и сказать: «Доверьтесь мне, Селия, я еще успею все это исправить».

Она приехала домой, окутанная облаком невероятного облегчения, хотя и в измятом грязном платье, а также опасаясь, что Гарри будет на нее сердиться, что он будет ругать ее за дикую сцену, устроенную ею тогда в столовой и за ее внезапный отъезд, что он потребует от нее дать объяснения тем страхам, которые ею владеют. Все мы – и Селия, и Джон, и Гарри, и я – имели свои маленькие тайны и ревностно их охраняли. Все мы кого-то обманывали.

Но с Гарри все было просто. Им обоим лучше было хранить молчание. Да, он ее ударил, она была этим потрясена, но за ударом последовал град поцелуев. И хотя ее любовь и верность уже наполовину принадлежали Джону, Селия все же исправно исполняла супружеский долг – в точности как я платила ренту своему лендлорду. И Гарри, овладев ею – так толстая ступня после некоторой борьбы овладевает шелковой домашней туфелькой, – простил ее неблагоразумный поступок и больше ни о чем ее не спрашивал.

Со стола убрали суповые тарелки и подали рыбу. Джон ел с наслаждением.

– Это чудесно, – сказал он, кивая Селии. – Лосось! Как же я скучал по тем кушаньям, которые готовят в Широком Доле!

– Там, в лечебнице, наверное, кормили плоховато? – спросил Гарри, сразу заинтересовавшись. – Я боялся, что это возможно. Ничего, зато ты не раз порадуешься, что снова дома!

Джон тепло улыбнулся Селии, чья подпись и страстная настойчивость вернули его домой, но Гарри он ответил очень сдержанно и почти ледяным тоном:

– Да, я действительно очень рад.

– А как там вообще было? – продолжал расспрашивать Гарри, как всегда проявляя поразительную бестактность.

– Вообще-то там все очень умело устроено, – сказал Джон, – и прекрасно организовано. Это действительно хорошая лечебница. Только там очень одиноко.

Рука Селии дернулась. Она явно хотела коснуться Джона инстинктивным жестом сочувствия.

– Я надеялась, что мои письма хоть немного вам помогут, – сказала она.

– Какие письма? – спросил Джон. – Я не получал никаких писем.

Моя вилка на мгновение повисла в воздухе, потом я продолжила есть рыбу и потянулась за бокалом вина.

– А мои письма ты получал? – спросила я.

Джон посмотрел мне прямо в глаза и с жесткой, ироничной, оскорбительной усмешкой, но очень вежливо ответил:

– Нет, дорогая, а что, ты мне часто писала?

– Почти каждый день, – храбро соврала я.

– А я писала каждую неделю, – сказала Селия. – Куда же могли пропасть наши письма?

Джон не сводил с меня глаз, похожих на твердые светлые камешки.

– Просто не могу себе представить. А ты, Беатрис?

– И я не могу, – кратко ответила я. – Может быть, доктор Роуз считал, что ты недостаточно здоров, чтобы получать письма из дома. Он же запретил все визиты к тебе, как ты, наверное, знаешь.

– Я догадывался, что должна быть какая-то причина того, почему мне никто не пишет и никто меня не навещает, – сказал Джон. Этот разговор напоминал мне поединок фехтовальщиков. Или какую-то бесконечную дуэль. Но я была слишком утомлена.