Широкое течение

Люся хотела зайти к отцу, поделиться с ним своей радостью, но в самый последний момент раздумала, — дома все расскажет; она никогда не заходила к отцу во время работы, считала это неудобным.

3

Бригада Карнилина несла трудовую вахту в честь тридцать третьей годовщины Октября. Антон ковал безостановочно, словно старался все свои силы истратить сегодня, не оставив ничего на завтра. И, быть может, именно в этот день ребята осознали, как накрепко спаялись они, как послушно подчинялись воле своего вожака.

Несколько раз в бригаду приходила Люся Костромина и, проверяя готовые поковки, украдкой следила за кузнецом пристальным и ожидающим взглядом. Он виделся ей сквозь пышные и багровые вспышки огня, поглощенный работой, суровый и озабоченный, и какое-то незнакомое чувство сожаления шевелилось в груди девушки: чувство это не радовало, а пугало Люсю, и она поспешно удалялась, обещая держать себя в руках, а через полчаса еще сильнее тянуло ее к этому молоту, чтобы взглянуть на Антона. Люся не могла дать себе ясного отчета, что произошло: она ли изменилась, он ли стал совершенно другим?.. Где тот парень с шестимесячной завивкой, с большими, неловкими руками, который боялся прикоснуться к ней, боялся дышать, когда они танцевали, где его благоговейный взгляд? Тогда ей казалось: пожелай она, и он с готовностью раскрыл бы перед ней свою душу. А теперь он и разговаривает по-иному и смотрит совсем не так, как раньше, — пристально, умно, даже снисходительно. Он казался другим еще и потому, что нравился ей все больше и больше, хотя она и не призналась бы в этом даже самой себе.

Но Антон не замечал Люсю; он торопился, как торопится на последних метрах бегун на дальнюю дистанцию. Нагревальщик, подручный и прессовщица знали, почему он спешит, и старались не отставать от него. Когда прозвучавший сигнал известил о конце смены, Антон принял от Сарафанова последнюю, пышущую жаром, в искрах болванку, кинул ее на штамп, затем, как бы подводя итог рабочего дня, обрушил на нее удары молота, смял, сплющил, выковал деталь и, потухшую, потускневшую, отбросил прочь. Он выключил пар, и намаявшийся за день молот уныло затих; в цех медленно возвращалась тишина, лишь кое-где шипел пар, вырываясь вверх белыми струями, да продолжало гудеть пламя в печах.

Гришоня увидел Люсю, подскочил к ней и спросил скороговоркой:

— Сколько накидали?

— Больше, чем надо, — ответила девушка и, сняв перчатку, запрятала под косынку выбившуюся прядь. — Поздравляю вас! — сказала она, повернувшись к кузнецу.

Антон ничего не ответил ей, а, взглянув на Сарафанова, устало сгорбившегося у печи, на Гришоню, на Настю Дарьину, прибиравшую у пресса, простодушно, торжествующе-широко улыбнулся, медленно открыв белый ряд зубов. Затем он поднял очки на лоб и долго тер ладонью утомленные глаза, чувствуя, как по всему телу разливается тягучая и сладостная усталость и теплота.

Потом кузнецы прошли к палатке и долго пили газированную воду.

Прибежал старший мастер Самылкин, всплеснул руками и обрадованно закричал:

— Спасибо, братцы! — Вынул платок из кармана, вытер вспотевший затылок, засмеялся, локтем толкнув Антона в бок: — Ты, гляди, парень, и впрямь в большие люди выйдешь! Только не загордись, как Дарьин…

Антон спросил насмешливо:

— Что же мне теперь, казанской сиротой прикидываться? А Дарьин нам не пример!

— Ну, тогда поздравляю: от себя лично и от имени нашего участка.

В это время к Василию Тимофеевичу подступил Камиль Саляхитдинов; руки его были полусогнуты в локтях, узенькие глаза сверкали остро и рассерженно.

— Василь Тимофеевич, — крикнул он срывающимся голосом, — давай другой молот или давай другой сменщик!

Самылкин встревоженно спросил:

— Что случилось, Камиль?

— Давай другой молот, — упрямо повторил Камиль. — Мой опыт больше, мой стаж больше, а Карнилин меня бьет, на оба лопатки валит! Я много старше его, мне лет много больше, мне это стыдно!

Старший мастер оглянулся:

— Эко, что вздумал! Коли тебе стыдно, что тебя комсомольцы бьют, так ты тянись за ними.

— Не могу я тянись! — воскликнул Саляхитдинов. Шея и скулы его побагровели. — Его бригада лучше моей, мой бригада хуже. Его нагревальщик сильнее. Сарафанов — мой нагревальщик. Зачем забрал? — крикнул он Антону.

— Ты сам отдал, — сказал Антон. — Он же тебе не нравился.

— Тогда не нравился, а теперь нравится. Давай назад Сарафанова.

Гришоня весело взвизгнул:

— Накося тебе Сарафанова, держи карман шире!

Саляхитдинов свирепо топнул на него; тот юркнул за спину Антона; а Илья, задумчиво потрогав нос грязной рукавицей, сказал, переступая с ноги на ногу:

— Не пойду я к тебе, Камиль. Чего это я к тебе пойду?

Антон взял со столика рукавицы, сунул их подмышку и подмигнул Саляхитдинову:

— Погоди, Камиль, не то еще будет…

Василий Тимофеевич поддержал его:

— Они тебе, комсомольцы-то, покажут, где раки зимуют…

— Покажут? — неистово крикнул Саляхитдинов. Нет, не покажут! — Взял Антона за отвороты спецовки: — Вперед уйдешь? Не уйдешь! Знаешь Камиля? От Камиля не уйдешь! Умру у молота, а не давай тебе уйдешь!..