Широты тягот

Все пятнадцать месяцев, проведенных хозяевами в сарае, фотографию хранила у себя та самая внучка, которая и нашла ее. Картинка в рамке напоминала ей о деде и о том, как они вместе сиживали у очага — она грызла орехи, а он курил свой опиум. В ту пору ее каждый месяц брили наголо, чтобы избавиться от вшей. В ту пору никто не знал, что такое изоляция. Лишь после того, как семья села в автомобиль, услышала радио и посетила ближайший городок — все это впервые, — девочка поняла, что детство кончилось.

Черепа выбросили. На новенькую каменную стену переехала только фотография. Она очутилась там вместе с дедушкиным луком и стрелами, его шалью и его любимой трубкой — рудиментами исчезнувшего образа жизни.

Когда девушке пришло время покинуть дом, она взяла фотографию с собой на память. Она привезла фотографию из деревни в город, где ее муж, беженец из Тибета, перебивался случайными заработками. Эти черно-белые лица, такие знакомые, стали для нее почти родными. Она так давно выдумала им всем имена и судьбы, что успела перейти мостик, соединяющий фантазию с убеждением. Люди на фотографии были друзьями ее деда. Они частенько заглядывали к нему выкурить трубочку-другую самого лучшего опиума, пока один не отправился на войну, а другой не обрек себя на бесконечные скитания по кругу, полюбив трех разных женщин в трех разных местах.

Через десять лет брака она стала разговаривать с фотографией, прислоненной к стене в пригородных трущобах. Она, мать троих детей, не знающая, что сулит ей каждый новый день. Муж убеждал ее, что все наладится, но она почему-то не слишком в это верила. Потому и жаловалась им — хранителям ее племени, дедушкиным друзьям. Что, если за эту неделю ее мужу не удастся продать с лотка столько момо[44], сколько нужно? Как она тогда будет вести хозяйство? Она старалась умилостивить дедушкиных друзей благовонными палочками и фигурками из масла. Подумывала украсить алтарь черепами животных.

Однажды, посреди своих горячих вечерних жалоб, она вдруг наткнулась взглядом на лицо деда, почти затерявшееся в гуще других лиц. Ее глаза вспыхнули. Она скучала по нему столько лет! Как ей хотелось вернуться к нему на колени и снова вдохнуть его запах, вольный аромат опиумного дыма!

Но как это может быть? Она поднесла фотографию так близко, что едва не уткнулась в нее носом. Сощурилась. Без всякого вызова или предупреждения иллюзия пропала. Человек, которого она приняла за своего деда, был вовсе на него не похож — и смуглее, и ниже. Мало того, он вообще не был похож на мишми. Это простое осознание породило цепную реакцию, которой предстояло взорвать все мифы.

Ее муж и дети были для нее настолько же чужими, насколько родными выглядели люди с фотографии. То, что она все эти годы принимала за супружескую любовь и материнскую нежность, оказалось не чем иным, как фантазией. Такой же фантазией, как черно-белые люди, заключенные в тиковую рамку.

Ей сразу стало легче. Подспудное ощущение изоляции, не покидавшее ее с тех самых пор, как она вышла из деревни, забралась на заднее сиденье открытой машины и покатила по гладкой дороге, исчезло.

Она собрала свои вещи, решив вернуться в дом предков, одно из последних изолированных мест на свете. Спустя два дня пути на поезде, половины дня на автобусе и двух дней пешком через горы она впервые увидела Дапха-Бум, самую высокую снежную вершину в этом краю, и почтительно склонилась перед ней.

Мир создан древней женщиной — она соткала его из небытия. Вот почему все существующее — и маленькое, как рыбья чешуя, змеиная кожа и рисунок на крыльях бабочки, и огромное, как горные цепи и русла рек, — вплетается в общий узор. И если что-то в природе кажется людям странным или ненормальным, то лишь потому, что у них не хватает проницательности распознать этот узор.

Она заплутала среди рощ и долин. Она питалась лунным светом и фруктами. Постоянная диарея не мешала ей, потому что весь мир снова превратился в туалет под открытым небом.

Как-то утром, перейдя грохочущую реку Намдапху по шаткому бамбуковому мостику, она увидела маковый цветок. Он был утешительно розовый, с белыми прожилками. Она вынула нож, сделала на стебле три маленьких надреза и выдавила черный сок прямо в рот.

С силой десяти лошадей и упорством сумасшедшей она шестнадцать часов кряду шла по нехоженым лугам, руководствуясь только инстинктом, и наконец достигла цели своего путешествия — полей дикого мака.

Подвела ли ее память или цветы действительно стали крупнее? Они затянули все склоны сплошным покровом, как ледник. Она видела больше оттенков, чем в детстве, — к тогдашним розовому, красному и белому добавились еще оранжевый, пурпурный и черный.