Шишкин

Авторитет его был столь велик, что в январе 1896 года передвижники, ощущая необходимость собраться, пришли к единодушному мнению, что сделать это можно только на квартире у Ивана Ивановича.

На лето Шишкины сняли дачу на станции Преображенская.

Он было принялся за работу, но дала знать о себе болезнь. Он загрустил. Загрустил, ибо понял, что многое ему теперь не под силу, как раньше, — возраст не тот. Но к юбилейной выставке не хотел прийти с пустыми руками.

Радовался, когда человек дельный и чисто русского характера Котов был выбран директором Центрального училища технического рисования барона Штиглица вместо немца Месмахера. «…Браво! И слава богу. Еще одно несносное немецкое иго сброшено. Месмахеров долой. Как это приятно, что наконец такое большое дело будет в русских руках…» — писал он в октябре 1896 года М. П. Боткину.

Тронуло признание В К. Менка: «…Скажу правду, до знакомства с Вамп природу любил бессознательно, и только когда увидел Ваши первые картины и рисунки, только тогда и понял, что я больше всего люблю в живописи пейзаж…»

Возможно, А. А. Киселев передал ему восторженные отзывы о его картинах Н. Рериха.

В зимнее время частенько останавливался подле окна, смотрел на заснеженную улицу, повозки, людей.

29 декабря в печати появилось ошибочное сообщение о смерти художника.

— Буду жить долго. — шутил Иван Иванович.

Весной следующего года отмечали 25-летие Товарищества передвижных художественных выставок.

Днем, 2 марта 1897 года, открылась выставка. Народу было меньше обыкновенного, но были все. кто бывает в этот день.

В 6 часов вечера собрались у Додона пообедать.

Громом аплодисментов встретили старика Шишкина. Все было, как прежде, но, увы, не было ни задушевности, ни веселья былых лет, вспоминал М. В. Нестеров.

Иван Иванович с нетерпением ждал лета. Хандра прошла. Он словно чувствовал, что оставалось недолго пребывать на этом свете. Работал с какой-то жадностью, страстью. За лето столько написал, что родные диву давались. «Таких тонов и правды красок, как в этом году, кажется, еще не было», — писала Комарова.

Знакомые начали уговаривать его возвратиться в Академию.

— Куинджи нет, место его занял Киселев. С ним вы, Иван Иванович, друзья. Отчего бы не поработать с учениками, — говорили они.

Иван Иванович отвечал полушутливо-полусерьезно:

— Соглашусь быть профессором уже только для того, чтобы провести свою заветную мысль о рисовании с фотографии, то бишь, с экрана волшебного фонаря. — Посерьезнев, добавлял: — Если человек с талантом и любит пейзаж, поймет меня и увидит в этом не цель, а средство для изучения пейзажа. Тут ведь частью познается степень даровитости человека: бездарный будет рабски копировать с фотографии все ее ненужные детали, а человек с чутьем возьмет то, что ему нужно.

Когда же Совет Академии предложил ему занять место руководителя мастерской, он, подумав, ответил согласием и принялся дорабатывать программу, с которой пришел в мастерскую осенью 1894 года. Но болезнь нарушила планы. Надолго он слег в постель и терпеливо ждал выздоровления. Ждал, ибо в помыслах была и новая работа — «Афонасовская корабельная роща близ Елабуги».

Едва начал поправляться, взялся за кисти…

Его пейзажи отличает художественная правда природы — этого молчаливого, глубокого мастера, формирующего национальные черты русского человека. Все его творчество в целом было превосходным уроком для зарождавшегося русского пейзажа.

«Если дороги нам картины нашей дорогой и милой родины Руси, — писал ему в 1896 году В. М. Васнецов, — если мы хотим найти свои истинно народные пути к изображению ее ясного, тихого и задушевного облика, — то пути эти лежат и через ваши смолистые, полные тихой поэзии леса. Корни ваши так глубоко и накрепко вросли в почву родного искусства, что их ничем и никогда оттуда не выкорчевать!»

Слова эти своевременны и сейчас, когда несколько модным стало глубоко ошибочное толкование творчества И. И. Шишкина как художника-фотографа. Сознательно или нет брошенная мысль явно подразумевает ограниченность духовного начала художника, для которого, однако, «природа есть единственная книга, из которой мы можем научиться искусству» и который, начиная работу над новой картиной, всякий раз мыслил «написать пейзаж, в котором бы с предельной ясностью и конкретностью выразилась любовь к жизни, к земле, к людям». Мысль эта согревает все картины художника.

Вскоре после кончины И. И. Шишкина один из художественных критиков писал о нем:

«Его руки всю жизнь трудились над картинами и рисунками, которые свидетельствуют о глубокой и нежной любви художника к родной природе…