Шишкин

Гостиница на тысячу мест была переполнена. Художников разместили в мансарде с деревянным потолком, который весь был испещрен различными надписями и инициалами. Одни просились работать на огороде, но их не допустили. Другие расписывались в том, что косили сено. Из окна видны были соседние строения, лес, воды озера. Жарко палило солнце. Было за полдень. По двору сновали монахи.

Вскоре художники знали, что всей братии на острове около тысячи человек. Нельзя было сказать, глядя на них, что у них постные лица. Да и то верно, замечали приезжие, что никогда крестьянин у себя дома не видит такой пищи, — а большинство монахов было из крестьян, — но даже городские жители монастырской трапезой бывали довольны.

Подивил стол и художников. Дневная трапеза наступала после поздней обедни. Вот как описывает ее один из паломников: «Народ из церкви направился в трапезную и рассаживался по своим местам в ожидании игумена. В громадной зале в три ряда в длину были расставлены столы, застланные белыми скатертями. Богомольцы трапезовали вместе «с братиею, женщины отдельно, в гостинице. При входе игумена вое поднялись, певчие запели положенные молитвы.

Игумен с двенадцатью монахами из старшей братии заняли особое место за первым столом в средней линии. Снизу к столу был подвешен колокол, в который игумен ударял, и это служило знаком инокам к перемене блюда и конца трапезы. Пока за столом ели, чтец за аналоем, посреди трапезной, читал громко «жития святых».

Кушанья были отменные, и художники переглядывались между собой. (В городе Иван Иванович часто обедал только хлебом с квасом, который брал постоянно в одной лавке.) Сытный здесь, в монастыре, был обед. На первое подали холодное — мелко нарезанный лук, капусту, свеклу и еще что-то растительное; все это было полито квасом. На второе щи, на третье суп, на четвертое каша…

Как то и положено, паломников во время их пребывания на Валааме возили каждый день по скитам на катерах и маленьком пароходе. Шишкин мог впервые увидеть скит Всех Святых, замечательный скит на острове Александра Свирского. Собственно, не скит, а самый остров: высокий, скалистый, поросший лесом, с прекрасным видом на озеро.

Приближался праздник — Вознесение Господне — и на остров, кроме паломников, приезжали олончане и корелы. Приплывали нижегородцы с Ильменя.

«В половине четвертого утра уже звонили к ранней обедне, — писал современник. По первому звону колокола братия выходила ив келий, и петирошгиво, один за другим, в клобуках и мантиях, как положено, направлялись монахи в церковь.

По вечерам обширный храм тонул в полумраке; четко выделялись потемневшие иконы, освещенные множеством свечей. Из алтаря доносился проникновенный голос иеромонаха[12]

, ему отвечал отлично подобранный хор».

И остров, и жизнь на нем поразили воображение художников. В первые же дни побывали они в монастырской библиотеке, насчитывающей около двадцати тысяч томов. В библиотеке же помещалось несколько витрин, в которых хранились предметы, составляющие небольшой монастырский музей.

На самом верху колокольни устроена была башня с окнами во все стороны; там находилась сильная подзорная труба и несколько морских биноклей; в башне постоянно дежурили монахи. Они извещали о приближении судов и о каких-либо несчастиях с судами на озере; в таких случаях из монастыря, как о том говорили люди бывалые, немедленно высылалась помощь.

И только глядя отсюда на бескрайнее озеро, можно было осознать, как далеко от острова материк. На Валааме шла другая, совсем иная жизнь.

«Монахи сначала встретили Шишкина, Каменева, Феддерса и Гине не особенно дружелюбно, — пишет Комарова, — чему причиной был Пискунов, который там жил летом 1857 года и позволял себе разные издевательства над монахами, бранил их и рассказывал про них разные анекдоты. Монахи сперва терпели, но потом пришли к нему, взяли его под руки, привели в общее собрание и начали отчитывать раба Божьего от нашествия злого духа, после чего Пискунову оставалось только уехать из монастыря. Теперь вновь приехавшие ученики быстро сделались любимцами монахов, как только те поняли, что это люди совершенно другие. Для Ивана Ивановича Валаам «девственно новый, суровый и величавый», был просто откровением, наложившим печать на всю его дальнейшую деятельность; изобилие воды в лесу, вековые сосны на скалах до последнего времени остались его любимыми мотивами.

Тамошняя жизнь пришлась ему как нельзя более по сердцу; даже постный, но изобильный и разнообразный монашеский стол всегда казался ему самым вкусным.

Жил он там всегда в веселой компании товарищей; на дальние этюды они ездили на лодке, иногда в сопровождении игумена Дамаскина; возвращаясь домой, неоконченные этюды покрывали клеенкой и прятали под скалами вместе с ящиками и красками, так как трогать было некому (кроме монахов, никто не имел права ходить по острову). Мольберты они себе строили на месте из целых бревен, рубили деревья и связывали их веревкой».