Шишкин

Павел Михайлович Третьяков продолжал в жизни дело бывшего директора почтового департамента Ф. И. Прянишникова, который, один из первых в России, попытался собрать произведения русской школы. Мысли предшественника глубоко повлияли на П. М. Третьякова, едва он ознакомился с открытой для публики галереей Ф. И. Прянишникова, которую думали продать вскоре после кончины ее_# владельца.

Впротиву пристрастия всеобщего к иноземному составить русскую школу — это ли не подвиг гражданский?

«Кому не приходила мысль о том, — писал М. В. Нестеров, — что, не появись в свое время П. М. Третьяков, не отдайся он всецело большой идее, не начни собирать воедино Русское Искусство, судьбы его были бы иные: быть может, мы не знали бы ни «Боярыни Морозовой», ни «Крестного хода», ни всех тех больших и малых картин, кои сейчас украшают знаменитую ГТГ.

Тогда, в те далекие годы, это был подвиг…»

Идея собирания произведений русской школы, которую осуществлял П. М. Третьяков, возникла не на пустом месте, а рождена была осознанием необходимости утверждения русского в России в противовес западному влиянию.

«Многие положительно не хотят верить в хорошую будущность русского искусства и уверяют, что если иногда какой художник напишет недурную вещь, то как-то случайно, и что он же потом увеличит собой ряд бездарностей, — писал П. М. Третьяков одному из адресатов. — Вы знаете, я иного мнения, иначе не собирал бы коллекцию русских картин, и очень был бы счастлив, если бы дождался на нашей улице праздника…

Я как-то невольно верую в свою надежду: наша русская школа не последнею будет; было, действительно, пасмурное время, и довольно долго, но теперь туман проясняется».

Какова же была нравственная обстановка в обществе, если действия русского человека, родившегося в России и собиравшего картины художников русской школы, считались подвигом!

За три года по возвращении в Россию произошли важные события и в личной жизни Шишкина: он женился на Евгении Александровне Васильевой, у него родилась дочь Лидия, и начал получать всеобщее признание его первый ученик — Федор Васильев.

Впрочем, обо всем по порядку.

Обратимся к источникам.

«Членом Артели Иван Иванович никогда не был, — писала Комарова, — но постоянно там бывал и во всем участвовал как свой человек, подружился со многими и туда же привел Ф. А. Васильева, тогда еще мальчика, ученика рисовальной школы Общества поощрения художеств. Сначала их отношения были отношениями ученика и учителя; но их характеры, взгляды на искусство были до того различны, что вскоре уже они начали расходиться. Васильев, мальчик по годам, оказался человеком совершенно сложившимся, с твердыми воззрениями на жизнь и искусство. Крамской говорил, что трудно было найти две более взаимоисключающие друг друга натуры… Но, к чести обоих надо сказать, что их уважение друг к другу скоро опять восстановилось…»

Где они познакомились и что могло их привлечь друг в друге?

Вот характеристики обоих, оставленные современниками.

Крамской, вспоминая Васильева, писал: «С первого шагу он меня поразил, и неприятно: его манеры были самоуверенны, бесцеремонны и почти нахальны; в 17 лет он не отличался молчаливостью и скромностью… у него эти манеры и тон лежали в самой натуре».. Замечу, что первое впечатление быстро изгладилось, так как все это было чрезвычайно наивно и показывало только, что у него были замашки, хватавшие очень далеко; оно и немудрено, так как разница между нами была почти на 14 лет. Так шло около года, если не больше, и я должен сознаться, что часто он приводил меня просто в восторг и свежестью чувств, меткостью суждений и беспредельной откровенностью своего умственного механизма… (Познакомился И. Н. Крамской с Ф. А. Васильевым в исходе 1868 года. — Л. А.) Развивался он в полной гармонии с И. И. Шишкиным, который имел на него влияние в это время, но уже через год резко обозначились пункты разногласия относительно взгляда на натуру. И действительно, трудно найти две более взаимоисключающие друг друга натуры».

Крамской же подметил одну из глубоких черт Васильева — страсть игрока.

«Он не принадлежал к числу тех спокойных натур, которые покорно переносят свое неважное положение; ему нужны были средства принца, чтобы он не жаловался на жизнь, но страсти его имели характер мало материальный. Это были страсти духа. Он, этот мещанин по происхождению, держал себя всегда и всюду так, что не знающие его полагали, что он по крайней мере граф по крови. Однажды у меня в одном имении спрашивали: «Скажите, пожалуйста, как приходится Федор Александрович (Васильев) графу N N?» — «А что?» — «Да так, любопытно знать…» — «Да никак, он не родственник даже!..» — «Ну вот еще! Вы, стало быть, не знаете, что он его побочный сын».

Я улыбнулся… Васильев и настоящих княгинь, полагающих, что у них голубая кровь, заставлял с собою обходиться осторожно…»

«Он — незаконный сын и в метрике записан Федором Викторовым. Отец его действительно был Александр Васильев. До 22 лет человека звали правильно…»