Школа Добра

Киваю неуверенно. Запрещает он мне, словно это можно вот так вот взять и запретить, словно это в моих силах.

– Далее, – тут он неожиданно широко улыбнулся и заговорщицки мне подмигнул. – Согласно плану твоего папы – и ты не представляешь себе, как я его полюбил за этот план – мы ведем себя именно так, как и должны вести себя молодожены.

И немедленно из ванной раздался непонятный писк, чертыхание, звук, словно упало что-то тяжелое, звон стекла, а следом за ним:

–Я смотрю, я рассматриваю тебя,

Изучаю изгибы твоего тела.

Я смотрю, я рассматриваю тебя,

Может слишком открыто, слишком смело.

Недоверчиво посмотрела на Алекса, раздумывая над тем, о чьем эмоциональном фоне поет сейчас Звездинский. Впервые со дня своего знакомства с пельменем я почти успела подумать о нем хорошо. Почти. Потому что он, сволочь жареная, почувствовал, видимо, мою слабину и тем же голосом и в той же тональности запел второй куплет:

– Я смотрю на тебя, как никто не смотрел,

И не будет смотреть в этом правильном мире.

Я хочу как никто никогда не хотел,

Где угодно: в машине, в подъезде, в квартире.

Полыхнула мучительно от пяток до корней волос и отшатнулась от Алекса, прикрывая руками пылающие щеки, а из ванной грянул припев:

–Знаешь, так совсем нельзя,

Словно нервные особы могут даже ахнуть,

Я хочу тебя, я хочу тебя, я хочу тебя!

Хочу тебя!

А следом за припевом хохот. И Алекс жарким взглядом опалил. И нет, не побежал устраивать кровавую расправу над зарвавшимся певуном, а прижал меня к себе так, что я его почувствовала всем телом. Всего. И изогнув красиво бровь, уточнил:

– И даже еще больше.

Наклоняется к моему лицу, и в сторону кровати так ненавязчиво подталкивает, и шепчет при этом, не отрывая от меня почти черных из-за расширенных зрачков глаз:

– Безумно, до чертиков, не представляешь себе, как... Это наваждение просто какое-то...

Большим пальцем по моей нижней губе провел и я, не выдержав, выдохнула, приоткрыв рот, и подалась ему навстречу, безмолвно моля о поцелуе.

– Юлка моя, – счастливо-задыхающееся.

– Я... – в ванной все стихло и, как бы парадоксально это ни звучало, именно наступившая тишина меня слегка отрезвила,– ...не могу.

Счастливо-задыхающееся? Вранье. Недоверчиво-задыхающееся, скорее:

– Юла? – голос хриплый, а руки настойчивые. Обманчиво ленивое движение от затылка вдоль позвоночника вниз,и я выгибаюсь, прижимаясь к нему грудью.

– Алекс...

– Да? – непонятно, говорит или целует.

– Не... не надо... Они же там... подслушивают...

– Кто? – небольшое головокружение, и мы снова лежим на кровати, Алекс нависает надо мной с видом... решительным, а я не менее решительно обеими ладошками ему в грудь уперлась и глазами в сторону ванной стрельнула:

– Они.

– Пельмень?

И поцелуй в правую бровь.

– Мыш?

И про левую не забыл.

– И огурец?

Кончик моего носа.

– Каба... – отстоять честь Григория мне не позволил очередной поцелуй, умоляющий, осторожный, настойчивый... сладкий.

– Черт с ними, – оторвавшись на секунду, просительным голосом.

Да провались оно все пропадом! Обеими руками Алекса обняла и сама к его губам прижалась. Может, они и не подслушивают вовсе...

–Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была…

Одна возлюбленная пара

Всю ночь гуляла до утра.

Не знаю, кто из нас вскочил с кровати раньше, я или Алекс, но уже через секунду я прижималась спиной к двери в ванную, мешая учинить разгневанному мужу расправу над невинной жертвой Тищенковского эксперимента.

– Он не виноват, – просительно заглянула в глаза. – У него природа такая...

– Лучше бы ему поменять свою вредную природу, – Алекс погрозил двери кулаком. – Потому что, чувствую, с этой природой мы не уживемся под одной крышей.

– А еще, – наябедничал на Звездинского Вепрь,– Григорий из-за него с раковины свалился и горшок свой разбил.

– Мамочки! – пискнула я и со всех ног бросилась спасать кабачка, проигнорировав расстроенное чертыхание за спиной.

Пока возилась в ванной, убирая землю, пока приводила Григория в чувство и нравоучения Звездинскому читала – был бы толк от этих нравоучений – успешно делала вид, что не замечаю ехидного посмеивания Вепря.

А потом смущение в злость переросло, потому что, вернувшись, Алекса в спальне не обнаружила. Ушел куда-то. Черт, права была Дунька... Помру старой девой...

Минут двадцать я размышляла над своей тяжкой долей, а потом в дверь церемонно постучали, и появилась целая процессия. Первым шел мой муж. В правой руке он держал большой стеклянный колпак, а в левой почему-то пивную кружку с откидывающейся крышкой. Улыбнулся мне со словами:

– Родная, я сейчас. Ты тут пока покомандуй, – и скрылся в ванной.