Школа добродетели

— Они имеют значение. Они существуют. А лучше бы их не было, плохих мыслей.

— Я не представляю, как избавиться от плохих мыслей — они сами приходят. У меня бывают ужасные мысли. Ты и представить себе не можешь!

Стюарт подавил желание спросить, что это за мысли. Мальчик просто хотел ошеломить его, создать маленькую эмоциональную драму. В их отношениях с Мередитом Стюарт все острее чувствовал такие «авансы». В любом случае нечистые мысли лучше не произносить вслух. Стюарт не хотел размышлять о дурных мыслях Мередита, он даже боялся услышать их.

— Раньше люди молились, — сказал он, — чтобы избавиться от таких мыслей. Я говорил тебе об этом. Ты должен каждый вечер садиться и сидеть тихо-спокойно, чтобы они гасли в тебе. Ты увидишь, что они нереальны, основаны на ложных идеях и эгоизме.

— Я не понимаю, как они могут быть нереальны, если они есть. Ты думаешь, я говорю про мысли о сексе. Некоторые люди утверждают, что это здоровые мысли.

— Ты сказал, что они ужасны. Человеку самому приходится судить свои мысли. Это вовсе не трудно. Во всяком случае, ты можешь попробовать. Если спокойно посидеть, это помогает: твой мозг отдаляется от всего и успокаивается, ты вспоминаешь о хороших вещах.

— О хороших вещах. А такие есть?

— Мередит, ты прекрасно знаешь, что есть. Самые разные.

— Я знаю? Я думаю, что все в мире покрыто какой-то серой пылью. Во всяком случае, я не могу понять твою точку зрения, если нет Бога. Правда ли, что, если бы Ньютон не верил в Бога, он открыл бы теорию относительности?

— Кто это тебе внушил?

— Урсула. Она сказала это за обедом. Тебя не было, а я подслушивал у двери, я всегда подслушиваю.

— Я так не думаю…

— Ты имеешь в виду, что подслушивать у двери нехорошо?

— Помолчи. Я так не думаю. Математика…

— Сильнее Бога?

— Это мощная самозарождающаяся сила. Вряд ли представление о том, что все связано с Богом, помешало бы Ньютону, будь он способен воспринять относительность. Просто он не мог сделать такое открытие из-за общего интеллектуального контекста.

— Так ты поэтому бросил математику?

— Потому что она сильнее Бога? Нет.

— И мне тоже следует бросить математику, историю, латинский?

— Нет, конечно. О чем ты говоришь? Ты должен учиться не покладая рук!

— Я не понимаю… ну ладно… Я все равно не смогу найти работу… Вообще-то, конечно, найду, потому что отец как-нибудь исхитрится. Хорошо быть частью истеблишмента. Папа мне сказал, что тебе не нравятся плакаты у меня в спальне, и я их снял.

— Хорошо.

— Те, что с девушками и обезьяной на горшке.

— Не могу понять, что ты увидел в этом дерьме. И это так несправедливо по отношению к бедным животным — оскорблять их нашей человеческой вульгарностью.

— На той выставке были прекрасные животные. Значит, в этом все дело — в вульгарности?

— Я надеюсь, ты больше не смотрел те грязные порнографические фильмы.

— Папа запретил мне. Я ему пообещал, что не буду.

— Но ты их смотрел?

— Да. И другие тоже. И я не думаю, что папа по-настоящему против.

— Я против.

— Но ты мне не запрещал смотреть на греческую вазу в музее, где сатиры преследуют нимф.

— Это произведение искусства.

— Я не вижу разницы.

— Ваза прекрасна и…

— На самом деле тебе не понравилось, когда я стал смотреть, и ты меня увел оттуда.

— Никуда я тебя не уводил.

— Значит, дело в вульгарности, а не том, плохо это или хорошо. Важно, красиво ли это, а что это по сути, не главное.

— Нет, плохо или хорошо — это как сама вещь… ну, скажем… как она подана… с какой идеей… — Стюарт не сумел объяснить ясно. — И потом, все взаимосвязано. Ты ведь не только смотрел эту мерзость, но и солгал отцу.

— Это хуже?

— Это чревато. Не начинай лгать, Мередит. Просто не привыкай ко лжи.

— Ой, а я уже начал. Я продвинулся на этом пути. А он все равно мне не поверил. Он не ждет, что я буду говорить правду.

— Я уверен, что ждет. Не говори так о своем отце.

— Извини. Тебе я, конечно, не лгу.

— Я рад.

— Но отчасти это потому, что тебя я могу предвидеть. Я знаю, что ты скажешь. Я знаю, что на самом деле ты не рассердишься.

— Я бы на твоем месте не был в этом уверен, — ответил Стюарт. — Но боже мой, победа невозможна!

Он рассмеялся и взглянул на мальчика, на его аккуратные светлые волосы, растрепанные ветром, тяжелые и шелковистые, ровно подстриженную челку, чуть выделявшееся родимое пятно, похожее на синяк. Мередит смотрел на него сосредоточенным, проницательным взглядом, видимо не очень понимая, что означает восклицание Стюарта. Он пнул смятую жестянку от кока-колы, отправив ее в груду гниющей капусты, запах которой перемешивался с пряными ароматами из маленькой греческой лавочки. Показалась башня Почтамта. Они шли по многолюдному тротуару, останавливались, соприкасались плечами, слушали разговоры прохожих на разных языках и чувствовали свое уединение в гуще человеческого потока. Мередит остановился у витрины.

— Эй, ты только глянь!

Стюарт видел, что это за магазин и какие фотографии выставлены в витрине.

— Идем, Мередит!

Они двинулись дальше.

— Ты смотрел, — сказал Мередит. — Я видел, что ты смотрел. Тебе было интересно.