Школьные годы

А прежде чем попасть на эти курсы, был преподавателем средней школы (и тайно от учеников сочинял пьесы). Мощный соблазн искусства выманил меня из класса, из учительской. Поскольку отношения с ребятами сложились у меня хорошие — были признаки искреннего сожаления о моем уходе, — то ретировался я со стыдом. Слабеньким оправданием служило то, что мой предмет — это был английский язык — все равно неподходящий ключ для «отмыкания» душ ребячьих, все равно программа заслоняет от меня эти самые души, да и некогда толком поговорить по-русски: то не опрошено полкласса, то журнал точками пестрит (точки я частенько ставил вместо двоек — «либеральничал», рука не поднималась на двойку: видно, слишком хорошо помнил себя за партой… Зги точки тоже косвенно говорили о том, что я еще не состоялся как педагог). И действительно, школа быстро утешилась, утратив меня. А вот я, как оказалось, был связан с ней крепче, чем думал. И с той, где учил, и в особенности с той, где учился.

Детство, отрочество — это наш драгоценный эмоциональный капитал на всю жизнь, и то, из чего он складывается в школьные годы, незабвенно. Повезло ли человеку со школой, с учителями и друзьями тех лет — от этого во многом зависят его душевный склад, градус его гражданственности, вера или неверие в жизнь, людей…

Что я разумею под словами повезло и не повезло^[1] — ясно из киноповести. Впрочем, вполне ли будет ясно? Все ли, что надо, прозвучит? Здесь ведь нет ни популярного Вячеслава Тихонова, ни других хороших актеров, ни тех ребят, из которых режиссер собрал такой симпатичный 9-й класс «В»… Здесь только текст. Постоит ли он сам за себя?

Мне остается надеяться и волноваться.

К. С. Станиславский почти не шутя сравнивал искусство с ездой па велосипеде: оставаясь в его седле, невозможно ни задний ход дать, ни стоять на месте; если не хочешь упасть, правь только вперед! Трудная заповедь. Что такое вперед — не для велосипедиста, для художника? Это — и вглубь, и вширь, и ввысь… Это верность своему времени, но также — и духу отечественной истории. Это жажда свежего жизненного материала, по тут же — необходимость «согласовать и увязать» его с собственным душевным опытом, который в какой-то степени всегда консервативен… Это художественная бдительность, позволяющая поймать самого себя за руку: стоп, братец… верность себе — это хорошо, но у тебя она уже перешла в бесплодную инерцию стиля! И так далее. Одним словом, хорошо велосипедистам!

Георгий Полонский

И лицо с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как открывается заржавевшая дверь, — улыбнулось… Л. Толстой. Война и мир

ЧЕТВЕРГ

Та осень, которую любил Пушкин, все никак не начнется — стоит просто «облачная погода без прояснений».

Только к утру перестал дождь.

У серого четырехэтажного здания, которое главенствует во дворе, безлюдно — мокрые деревья да птичий крик…

Выбежали из этого здания два пацана без пальто. Поеживаясь и оглядываясь, закурили. Выступ небольшой каменной лестницы загораживает их от ветра и от возможных наблюдателей, но только с одной стороны.

А с противоположной как раз идет человек. В очках. Сосредоточен на том, куда поставить ногу, чтобы не увязнуть в глине. В углу его рта незажженная сигарета.

Мальчики нырнули обратно в помещение.

— Как думаешь, видел? — спросил один, щуплый, с мышиными зубками.

Второй пожал плечами.

Потом тот человек вошел в вестибюль.

— Здрассте, Илья Семеныч, — сказали оба мальчугана. Щуплый счел нужным объяснить их отсутствие на уроке:

— Нас за нянечкой послали, а ее нету…

— А спички есть? — спросил мужчина, вытирая ноги.

— Спички? Не… Мы же не курим.

Мужчина прошел в учительскую раздевалку.

— Надо было дать, — сказал второй мальчишка. — Он нормально спросил, как человек.

Щуплый со знанием жизни возразил:

— А кто его знает? С одной стороны — человек, с другой стороны — учитель… Пошли.

Под потолком летает обезумевшая взъерошенная ворона. От воплей, от протянутых к ней рук, от ужаса перед облавой она мечется, ударяясь о плафоны, тяжко машет старыми крыльями, пробует закрепиться на выступе классной доски, роняя перья… Там до нее легко дотянуться, и она перебирается выше, на портрет Ломоносова.

Молоденькая учительница английского языка ошеломлена и напугана ужасно. Сорвали урок!.. Совсем озверели от восторга, их теперь не унять, не перекричать… Весь авторитет — коту под хвост! В глазах у нее стоят слезы.

— Швабру, тащи швабру!

— А почему она не каркает? Может, немая?

— Черевичкина, ты всегда завтраки таскаешь, давай сюда хлеб!

— Станет она есть, жди! Сперва пусть очухается!

— Наталья Сергеевна, а как по-английски ворона?

— Вспомнил про английский! Вот спасибо…

— Ну как, Наталья Сергеевна?

— A crow.

— Эй, кр-роу, кррроу, кррроу!!!

— Тряпкой надо в нее! Дежурный, где тряпка?

— «Какие перышки! Какой носок! PI верно, ангельский…».

— Ну знаешь классику, знаешь! Братцы, под лестницей белила стоят. Искупаем ее?

— Сдохнет.