Школьные годы

Чтобы не мешать дежурным, которые пришли натирать в коридоре пол, они с завучем отошли к окну. Там и стояли: две фигуры в углу большого, широкого коридора. Было тихо, только шуршали щетки о паркет.

— И вы считаете, это началось из-за лени? Они не хотят серьезно работать, ходить в библиотеку, изучать историю театра? — опершись о подоконник рукой, спрашивала Ирина Васильевна.

Марина кивала.

— Пожалуй, насчет Димки вы правы. Он действительно больше всего любит внешнюю сторону. Но Шурик? Не думаю.

— Шурик? Он играть не умеет, а хочет быть первым, — обиженно хлопала глазами Марина. — Первыми не делают, первыми становятся. Я зря сделала его директором. Он говорит, что я вижу в театре только саму себя. Что у меня слишком много патетики, — вырвалось у нее.

— Нет, Марина Львовна, вы не только себя хотите видеть в театре. Но, к сожалению, иногда это у вас не получается. — Ирина Васильевна улыбалась.

Так трудно говорить, когда от тебя ушли, покинули тебя, а она, всегда такая тонкая, деликатная, не принимает это всерьез.

— Вспомните, почему ушел из театра Коля Горошкин, — Ирина Васильевна продолжала улыбаться. — Это случилось до того, как они не явились в библиотеку.

— Он сказал, что занят: художественная школа, научное общество при агрофизическом институте.

— И вы этому поверили? Знаете, что он мне сказал? «Марина Львовна читала сценарий «Наш марш», и мне что-то показалось так скучно», — Ирина Васильевна осеклась. — Марина Львовна, что с вами?

— Ничего, — замерев, сказала Марина. Надо было как-то скрывать свое отчаяние: ОНА ее не понимала. — С «Нашим маршем» я ошиблась. Это правда, его не надо было ставить. Но почему они… — обида так и рвалась наружу. — И Коля ваш, и эти, почему они не прощают мне никаких ошибок? Я же ведь тоже человек. Говорят, что я им не хочу давать ключи от зала. Шурик написал сценарий, а мне не показывает.

— Марина Львовна, не надо. Я знаю, мне тоже приходилось пережить это. Столько им отдаешь, и вдруг они не такие, какими бы хотелось их видеть. Обидно, правда? — Ирина Васильевна решительно взяла ее за руку. — Но, Мариночка, поймите, их интересы не могут замыкаться только на вас. Вы говорите, зачем они бегают, гоняют бессмысленно мяч…

— На улице я еще допускаю. Но почему перед репетицией в зале? — оправилась Марина.

— Почему, ожидая вас, они не могут посидеть, порассуждать о поэзии — да? Вы хотите быть у них единственной, самой первой. А для них вы все-таки только еще одна учительница _t — интересная, умная и, между прочим, не очень добрая.

Сколько бы Ирина Васильевна ни подбирала слова, как бы легко их ни произносила, все равно Марине было ужасно больно.

— Недобрая? Может быть. Но, Ирина Васильевна, что я им сделала? Попросили знакомые — и для них написала сценарий о первых пятилетках. Да, в клубе его не взяли, а мне жалко было выкидывать. Но в клубе не взяли «Наш марш» не потому, что он скучный. Им не понравилось другое.

— Вы думаете? Когда смотрела, у меня, признаться, разболелась голова. Жаль, что я вам этого сразу не сказала. Даты, цифры, марши, построения в виде шестеренки, построения в форме террикона — ничего другого там не было.

Ирина Васильевна собиралась с мыслями.

— Уж если вы взялись, разве нельзя попытаться? Сделать какую-нибудь инсценировку. Есть же хорошие книги! А сейчас? Ребята правы. Там было слишком много маршей и слишком мало мыслей.

Она никак не понимала, что Марина пы-та-лась переломить содержание формой: дала ребятам в руки молотки, бумажные кубики… Ну да ладно.

— Ирина Васильевна. Хорошо. Потом у нас был другой спектакль — «Монологи». Он вам так понравился.

— Да, прекрасный был спектакль, — Ирина Васильевна отвернулась к окну.

«А-а-а-а-а», — вдруг как угорелый сорвался с места и вихрем понесся мимо них в сторону лестницы освободившийся от натирки пола дежурный класс.

— В рекреацию, ребята, в рекреацию. Нельзя шуметь. Идут уроки, — останавливала своих обезумевших учеников дежурная учительница.

Как здесь говорят: не коридор — рекреация. Первая школа, где Ирина Васильевна слышит это слово, а работала в трех. Она обернулась. Размахивая над головами щетками, «стадо дикарей» продолжало нестись в сторону лестницы.

— Ирина Васильевна, но почему они ушли, что я им сделала? — не обращая внимания на шум, спрашивала Марина.

— Не знаю. Я думаю, вы, Мариночка, еще слишком высокомерны с ними.

Надо было все-таки успокоить этих человекообразных. Ирина Васильевна вся подобралась, оправила кофту и с суровым, казенным лицом двинулась вперед.

— Что вы имеете в виду? — продолжала сзади Марина..

— Некоторую вашу недемократичность, — Ирина Васильевна остановилась, — демократия — вы очень любите это слово…

Там продолжали орать бледнолицые, а здесь, прислонившись к подоконнику, молча стояла эта большая обиженная девочка с дамской сумкой у колен. В конце концов дежурная и сама справится. Ирина Васильевна вернулась к Марине.

— Признайтесь, вам и сейчас не нравится работать с трудными, — сказала она.

— Но они-то нетрудные.