Шляпа комиссара

— Понимаете, — прибавила она и снова уставилась в пустоту, — у нас были по-прежнему хорошие отношения. Мы могли обо всем говорить друг с другом. Эта сторона была как бы за скобками. Это словно бы не входило в нашу жизнь.

— Но ведь вы состояли в браке, — сказал адвокат.

— Да, — отвечала она, — мы были друзьями. — Она пожала плечами, — Больше я ничего не могу сказать. Мне и самой сейчас непонятно.

Метцендорфер задумался. Он провел рукой по лицу и сказал:

— Что именно, по-вашему, заставило Вальтера выстрелить?

Казалось, эти мысли были ей внове, казалось, они никак не давались ей. Она встала и подошла к окну. Не оборачиваясь, она сказала:

— Не ревность. Уже нет. Ведь прошло почти три года. Три года он со всем мирился. Да. Если сейчас задуматься... — Она запнулась. Вдруг она обернулась и очень быстро сказала: — Он узнал, что Брумерус не любил меня. Не знаю, как он это узнал, но узнал, и этого он не вынес. Он стал думать, что Брумерус... — Она снова запнулась на секунду, лицо ее дрогнуло, она сказала: — ...что Брумерус использовал меня как вещь, как предмет. Тут он, наверно, и решился!

Метцендорфер не глядел на нее: он хотел облегчить ей этот разговор. Он слышал, как она вернулась, села, слышал, как она, теперь спокойнее, сказала:

— Когда именно это случилось, я не знаю. Не знаю также, долго ли он вынашивал это решение или оно пришло внезапно... Я этого не знаю. В других случаях он всегда все долго и тщательно обдумывал. Как было тут, я не знаю.

— Оставим это, — успокоил ее адвокат. — Пусть это скажет нам он сам, и его словам мы сможем поверить. Он человек искренний. Но вот что, — продолжил он, — хотелось бы мне узнать: каково было ваше действительное отношение к Брумерусу. — Он поспешно прибавил: — Ведь есть же самые разные виды любви — от духовного союза до всепоглощающей, почти безумной страсти.

Маргит Маран не ответила.

Разглядывая рыжеватые волоски на своей кисти, он сказал:

— Например, мне хотелось бы знать, о чем вы беседовали.

Теперь ответ последовал быстро:

— О пустяках. Иногда о газетных заметках. Иногда я рассказывала о работе мужа. Мы говорили... — она храбро подчеркнула: — да, мы говорили и о погоде. И о себе. Естественно.

— Рассказывал ли вам Брумерус и о своей работе? — спросил Метцендорфер.

— Нет, — ответила она, — он хотел выкинуть из головы все свои будничные дела.

Адвокат что-то пробормотал. Он спросил:

— А об искусстве? О литературе, может быть? Я видел там книжку...

Она перебила его:

— Да нет! Брумерус, по-моему, почти не читает. А книжка эта... я полистала ее, но она скучная. Иногда я читала еще детективы. Там. Легкое чтение. Только чтобы убить время. — Она пожала плечами и попыталась объяснить: — Брумерус был прав: он хотел там отдохнуть от дел. И это было, — она поискала точное определение, — это было как отпуск, как туристский поход, так... так мы вели себя, весело, беззаботно... — Она не нашла больше слов.

— Понимаю, — сказал Метцендорфер, — мне кажется, я вполне понимаю вас, сударыня! В кухоньке вы готовили какую-нибудь легкую закуску и красиво накрывали на стол, иной раз выпивали по стакану вина, танцевали, наверно...

Она удивленно посмотрела на него.

— Да, так оно и было!

— Да, — сказал он, — могу себе представить. — Казалось, его самого очаровала картина этой дачи. — И пластинки! — сказал он. — Вы танцевали под пластинки! Там был довольно большой выбор...

Она утвердительно кивнула и промолчала. Она явно вспоминала такие часы. Адвокат это почувствовал.

Но ему нужны были другие воспоминания, — воспоминания, о которых нельзя спросить напрямик, которые должны всплыть постепенно...

— Вы хорошо знали его пластинки? — спросил он.

— Да, — отвечала она, — все до единой! Каждую новую пластинку мы не раз проигрывали!

— Не помните, были ли там пластинки с чтением? — спросил он. — Кажется, я что-то такое видел?

Она удивленно вскинула глаза.

— Нет! Пластинок разговорного жанра у нас не было.

Она все еще говорит «у нас», отметил адвокат. Он махнул рукой и небрежно сказал:

— Ну так, значит, это была пластинка Армстронга или что-то подобное, там ведь и говорят.

— Да нет же! — возразила она почти резко. — Откуда вы это взяли?

Он вдруг вскочил с кресла, подошел к ней вплотную, наклонился и бросил ей в лицо:

— Или радио! Вы часто слушали радио? Может быть, танцевальную музыку? Или последние известия?

Она отстранилась, она подумала: подальше бы от него, он ведь сумасшедший, о боже!

— Там ведь вообще не было приемника! — крикнула она. — Что все это значит?

Она увидела, как он закрыл глаза, медленно выпрямился, услышала, как он сказал: «Ну вот!» — увидела, как он повернулся, прошел к окну и уставился в него. Она призналась себе, что ей страшно; ей стало вдруг холодно, как если бы она сидела в кресле нагишом, а всю комнату заполнил холодный осенний воздух. Она попыталась взять себя в руки, дышать спокойнее, совсем спокойно...

Тут она услыхала, как Метцендорфер, все еще глядя в окно, сказал: «Это мне надо было знать точно!»