Шляпа Миттерана

Он прошел к Лувру. Здесь его ждал шок. Из земли поднималась пирамида. Стеклянные панели стен еще не были смонтированы, но каркас уже возвели; весь в стальных лесах, расположенных на разных уровнях, он напоминал пирамиду из египетского селения Саррака. Бернар снял шляпу. Вот она, современность, прямо у него перед глазами. Она обращается в реальность по воле человека, имя которого он недавно с такой страстью защищал от нападок. Грандиозная стройка на площади перед Лувром позволила совершить несколько выдающихся археологических находок, относящихся к эпохе неолита. Ученые с восторгом обнаружили, что под Парижем скрывается еще один мир, доселе им неведомый. Благодаря кому это стало возможно? Ясное дело, благодаря Миттерану и его мегапроектам: театру Опера-Бастилия, пирамиде Лувра, Большой арке Дефанс – обернувшись, он мог видеть ее почти завершенный силуэт. Миттеран владел искусством оставить о себе память, вписать свое имя в историю – да и в настоящее тоже. Стеклянная пирамида перед Лувром, полосатые колонны на площади Пале-Рояль, монументальное сооружение, венчающее перспективу Триумфальной арки – все это были свидетельства революционного духа, духа иконоборчества. Панк в чистом виде.

Ограду огромной стройки покрывали граффити, к которым явно приложила руку куча народу. Все вместе они сливались в протяженную фреску, понятную лишь посвященным. Бернар подошел поближе к одному из ее фрагментов, больше похожему на картину, чем на граффити: на нем был изображен розовый гиппопотам, внутри которого художник поместил множество маленьких голубых гиппопотамов. Изо рта большого гиппопотама высовывался ярко-синий спиралевидный язык, а на заднем плане виднелась фигура мужчины с птичьей головой, держащего в руках гигантских размеров револьвер, на котором восседал желтый кот с выпученными глазами. Какие неожиданные ассоциации! Какая смелость мысли! Какое богатство воображения! “Тот, кто это рисовал, наделен настоящим талантом”, – подумал Бернар, шагая вдоль бесконечной фрески, окружавшей весь бывший двор Наполеона. Чтобы рассмотреть все ребусы, покрывавшие забор, не хватило бы и часа. Бернар отступил на несколько шагов и еще раз осмотрел могучий скелет будущей пирамиды.

– Какой ужас, верно?

Бернар обернулся. Рядом с ним стоял мужчина с седой бородкой в кашемировом пальто.

– Зачем нужна эта пирамида перед Лувром? – с презрительной горечью произнес он.

– Очень нужна! – возразил ему Бернар, стараясь не дать воли гневу. – И она нужна именно в этом месте, так же как нужны колонны Бюрена. Но вы и вам подобные не в состоянии этого понять, а мнение остальных вас не интересует!

– О, как раз я прекрасно все понимаю, – не сказал, а прокаркал мужчина. – Вы из их лагеря! Мог бы и сам догадаться по вашим шляпе и шарфу! Будьте здоровы! – И, развернувшись, зашагал прочь.

Бернар смотрел, как он уходит. Вот оно что. Поначалу его спрашивали: “Да вы, Бернар, заделались леваком?” Но теперь вопросительная интонация сменилась утвердительной. Люди его круга перестали воспринимать его как своего. Жизнь иногда делает зигзаг, а ты и не замечаешь, когда она прошла точку невозврата и навигатор твоей судьбы избрал окольный путь, не обозначенный ни на одном дорожном указателе. Бермудский треугольник бытия – миф и реальность в одном флаконе. Ясно одно: стоит тебе попасть в завихрения этой турбулентности, вернуться назад надежды нет. В глазах окружающих Бернар стал левым. “Ад – это другие”, – сказал великий левак Сартр, и он был прав. Ад – это Вонуа, Жан-Патрик Терай и полковник Ларнье. Все эти узколобые тупицы, прилепившиеся к своим убеждениям прочнее, чем ракушка к скале. Отбрасывая один за другим принципы, с которыми не расставался всю жизнь, он чувствовал, что у него за спиной словно вырастают крылья. Как там говорил Макиавелли? Надо иметь гибкий ум, способный переменить направление, если события примут другой оборот или в другую сторону задует ветер фортуны. Бернар энергичным шагом шел мимо касс Лувра и почти физически ощущал происходящую с ним перемену. Нет, не просто перемену – настоящую метаморфозу. Он прижал рукой шляпу, чтобы ее не сорвало ветром. И чем крепче он ее прижимал, тем свободнее становился его дух. Как будто он вернулся в далекое прошлое, в юность, когда жизнь казалась бесконечной и любая возможность осуществимой.

Дома Шарлотта сообщила ему, что месье Джан отменил назначенный на пятницу аперитив.

– Он что, передумал?” – спросил расстроенный Бернар.

– Хуже, – ответила жена. – Он приглашает нас к Жаку Сегела[12].