ШОУ

Теперь она уверена: он уже тогда взял в руки эту тонкую шелковую нить. И с тех самых пор держал ее на поводке своего могущества. Отныне это была биссектриса, рассекающая круг манежа и объединяющая их. Как правое и левое. Как высокое и низкое. Как черное и белое. Двух равных. Двоих.

А сегодня, чтобы исключить разночтения и отсечь других претендентов, ну на всякий случай, если она вдруг не поняла, он прямо поведал ей о своих намерениях словами песни Ричарда Маркса. Он сказал ей, склонившись над ее компьютером, «I will be right here waiting for you» – «Прямо здесь буду ждать тебя».

Это был приказ. Не каждый приказ отдается командирским голосом под свист пуль. Некоторые произносятся срывающимся мальчишеским фальцетом. Но значение от этого не меняется.

Так Шоу превратилось в место встречи.

Шоу напряглось, затаив свой замысел, притихло и заурчало, как большая ванильнокрылая птица. Бессонными ночами под мутным притяжением луны

, под навязчиво-однообразный аккомпанемент накрапывающегодождика здесь, в его недрах, часто созревают теплые сладкиемысли о том, как хорошо бы втянуть под свое крыло чужую свободную душу, взять в плен нежное

и чувствительное устройство под названием человек. Еще один человек. Хочется переработать его до гомогенного состояния и смешать со всем, что составляет основу Его Механизма, Его Организма. Включить новую душу в общий

список, в перечень ежедневных дел, в расходный материал. Присоединить к сонму нескольких тысяч душ своих восторженных почитателей и пяти десятков своих Создателей. Вдвинуть врадиус магического действа. Впитать его внутрь вознесшегося эгрегора. Вплести в паутину обольщений. Шоу нашло подходящую кандидатуру и приготовилось к атаке. Мягкой, нежной – и неминуемой.

Иногда для того, чтобы почувствовать себя любимой, надо неожиданно оказаться в зрительном зале на две тысячи мест. И увидеть отчаянно-опасный трюк, который посвящен тебе. На невербальном уровне общения, которым изъяснялось Шоу, каждый жест и каждый поступок приобретали непостижимый временами смысл.

Если Кин не видел Виэру в зале – он впадал в отчаяние, сердце его стучало, как нож по жестянке – глухим и резким звуком, пульс пробивался в виски и колошматил адреналином по нервам. Он всегда был одет в маску – а это тоже имело значение – значит, лицом не выразить обуревающие тебя чувства. Как у слепого обостряется обоняние и слух – так и у актера взрыв эмоций взвивается вверх энергетической пружиной, отскакивая то от потолка, то от пола. Тогда под раздачу попадали зрители или коллеги. И грома музыки не хватало, чтобы заглушить его крик «Сука!» под куполом, обращенный к бывшей возлюбленной, до которой, по сюжету, он должен допрыгнуть в очередной сцене.

Но роль обрекала на вечную недостижимость желания, и тогда надо было вмиг успокоиться, смириться со своим поражением, то есть уравновесить баланс, и упасть без сил на растянутую сетку… А Ее всё нет, никто не стоит наверху, на левой лестнице в проходе… И тогда уже в следующей сцене надо поведать о своем страстном желании – приходи!

«Ты всё равно придешь! Ведь если я сделаю что-то немыслимое, тебе тут же расскажут об этом в антракте. Не то чтобы специально расскажут: ведь мы одно целое, а значит, мы в одном информационном пространстве, и значит, ты узнаешь, что я хотел сказать… Даже если ты не пройдешь мимо кулис и не появишься в фойе, тебе станет известно о моих страданиях. Потому что всё, что я сделаю, будут тут же обсуждать, и мой посланник – поняв без особых просьб – найдет способ сообщить тебе новость. Однажды это будет возмущение старушки-контролерши, взмахами рук отгоняющей страх за меня от себя – к тебе. Или смех актрисы, вспоминающей, что минуту назад я сжал ее в танце сильнее обычного. Или жалобы звукооператора на то, что по ходу затяжного кульбита я зацепил провод и отрубил колонку. Или просто многозначительные переглядывания униформистов, которыми они встретили тебя, опоздавшей на мой номер…