Шпион

Он бы очень хотел с кем-нибудь посоветоваться, но не знал и не мог даже придумать с кем. Работая в головном подразделении отечественной науки, Черкасов был изолирован от окружающих, а «своя» научная среда его, по понятным причинам, не приняла.

Черкасов снова перелистал доклад и, вздохнув, обратился к ожидающему ответа Смирнову:

— Николай Иванович, мне нужны еще день-два — посоветоваться в «конторе» и, возможно, со специалистами. Заходите ко мне послезавтра. Я все вам скажу. Договорились?

Черкасов попытался улыбнуться и протянул руку. Смирнов закряхтел, поднялся и, не замечая протянутой руки, вышел из кабинета.

Тип

Даже когда истерический приступ прошел, Алек чувствовал себя плохо, очень плохо. Так он себя ощущал, только когда смотрел на того, кто передал ему эту проклятую — или спасительную? — капсулу…

Алек на всю жизнь запомнил их разговор.

— Вы хотели со мной встретиться? — спросил он.

— Это правда, — кивнул ночной визави, — но здесь лучше есть, а не говорить.

Он громко потянул через трубочку напиток, и Алек брезгливо поморщился.

«Интересно, наш или иностранец?»

Сидеть в шумной забегаловке с малознакомым чавкающим типом было неприятно. И тип на эту его гримасу тут же отреагировал:

— Странное имя. Алек. Как будто не хватает чего-то.

— В смысле?

— Я знаю русские имена Олег, Алексей, Александр. Есть еще Алик. Это, кажется, от тюркского Алимджан или что-то вроде этого. А ваше имя звучит странно.

Тип отложил недоеденный гамбургер и посмотрел Алеку прямо в глаза.

Алек смутился: судя по тому, как отстраненно тип отозвался о русских именах, он все-таки был иностранцем, а главное, что-то Алеку подсказывало, что лучше бы этому типу не хамить, а отвечать как есть.

— Это семейное дело. Мама хотела назвать меня в честь своего отца Александром, а папа в честь своего — Алексеем. Спорили, спорили и… ничего не решили.

— Вот как? — поднял брови визави.

— Да. Не смогли договориться. Папа с характером, мама вообще мужик в юбке.

— И что же решили? — полюбопытствовал тип, мельком глянув на входящих посетителей.

Алек хмыкнул:

— Если бы не деды, так ничего бы и не решили.

— Вы имеете в виду отца папы и отца мамы? — уточнил иностранец.

Алек пожал плечами.

— Ну да! Короче говоря, они и решили за своих детей. Решили меня звать коротко — Алек.

Он вздохнул и машинально одернул полу плаща, измявшуюся от сидения на неудобном металлическом стуле.

— А почему же именно Алек, а не Алик или Олег? — не унимался иностранец.

Алек снова пожал плечами.

— Что же здесь непонятного? Алек. Эти четыре первые буквы начинают имя Александр, то есть деда по матери. И эти же четыре буквы есть в имени Алексей, деда по папе. Вот и весь секрет. Поэтому я — Алек, а не Олег и вовсе не Алик. Кстати, ненавижу, когда меня так кличут. Я вам не тюрок!

Нет, он вовсе не хотел напрашиваться на конфликт, но обозначить пределы допустимого счел важным.

Визави холодно улыбнулся, отставил бумажный стакан и сгреб остатки еды в коробочку из-под гамбургера. Затем он встал и вытряхнул мусор в большой бак. Поднос положил сверху, придержав его через салфетку, обернутую вокруг правой руки.

«Вот, блин, чистюля драный!» — криво усмехнулся Алек, заметивший эту импровизированную перчатку.

Иностранец наклонил голову, делая вид, что тщательно застегивает «молнию», и вполголоса проговорил:

— Рад был с вами познакомиться, Алек. Хотелось бы глянуть, что за товар вы приготовили. Списки, выходные данные, названия, краткое описание, авторы. Подготовьте мне бумажку.

Он сказал это тем же ровным, неэмоциональным голосом, каким говорил все время, и в этот миг Алек понял, что это был не просто разговор, это была проверка. Более того, то, что он только что услышал, — вовсе не просьба, а самый настоящий приказ. И вот тогда Алека впервые охватил настоящий ужас, такой же, какой он познал, когда бросил содержимое капсулы в бутылку, — леденящий. Вот только что-то подсказывало ему, что, если он не избавится от въедливого внимания Черкасова к даже не изданной пока энциклопедии, его ждет ужас еще больший.

Не вовремя

— Борис Васильевич, я все осознал.

Черкасов поднял взгляд. Алек Савельевич Кантарович стоял, как студент-первокурсник перед строгим экзаменатором. Черкасов икнул. Съеденные еще в обед в институтской столовой котлеты, выдаваемые за «рубленые бифштексы», до сих пор просились наружу. Придурковатый проходимец Кантарович со своим вечным беканьем и меканьем в такой момент только раздражал. Зам по режиму устало посмотрел на худую ссутулившуюся фигуру.

— Чего тебе нужно, Давидыч?

— Я говорю, что полностью осознал, так сказать, свои неверные шаги.

— О как! — поднял брови Черкасов, а котлета еще упорнее потребовала свободы. Он тяжело сглотнул кислую от желудочного сока слюну и поморщился: — Не вовремя ты зашел, Шмульевич. Не вовремя.

— Я буквально на секунду, Борис Васильевич, я понимаю, что вы о-о-очень заняты. Понимаю. Не смею мешать. Не смею.

— Так и не мешай, — раздраженно отозвался Черкасов, — давай-давай, двигайся по своей траектории дальше.