Шпион, или Повесть о нейтральной территории

— Будь я на его месте, мисс Пейтон, — продолжала Кэти, переводя дух, — я скорее лишилась бы жизни, чем открыла им тайну. Самое большее — они бы только убили его тело, теперь же всякий может сказать, что они убили и тело и душу, или — а это ничуть не лучше — сделали его презренным бродягой. Уж не знаю, на что он надеется, кто захочет стать его женой и кто будет вести его хозяйство! Ну, а я слишком дорожу своим добрым именем, чтобы согласиться жить в доме холостяка, хотя, по правде говоря, он теперь не бывает дома. Я решила сказать ему сегодня же, что ни на один час не задержусь после похорон, если он не сделает мне предложения; только вряд ли я выйду за него замуж, пока он не остепенится и не бросит скитаться.

Добрая хозяйка коттеджа “Белые акации” не прерывала потока слов изливавшей свои чувства экономки, а потом задала два-три тонких вопроса, доказывавших, что ей знакомы извилины человеческой души, раненной стрелой Купидона, лучше, чем можно было этого ожидать. Из ответов Кэти мисс Пейтон ясно поняла, что Гарви не имел никакого намерения предложить Катарине Хейнс свою руку и разоренное имущество; поэтому она заметила, что ей самой нужна теперь помощница в хозяйстве и что Кэти могла бы переехать и “Белые акации”, если разносчику больше не понадобятся ее услуги. После предварительных коротких переговоров об условиях, начатых хитрой экономкой, они быстро пришли к соглашению. Не преминув еще раз посетовать по поводу своих собственных тяжелых убытков и глупости Гарви, а также выразить интерес к его дальнейшей судьбе, Кэти удалилась, чтобы сделать необходимые приготовления к похоронам, назначенным на этот же день.

Во время разговора двух женщин Лоутон из деликатности вышел. Тревога за капитана Синглтона привела его в комнату, где лежал раненый. Характер этого юноши, как мы уже говорили, привлекал к нему симпатии всех офицеров полка. Он не раз доказал на деле, что его редкая кротость отнюдь не проистекала от недостатка решимости, и почти женственная мягкость его лица и манер не мешала ему пользоваться уважением даже самых суровых вояк-партизан.

Майор Данвуди любил его, как родного брата, а покорность, с какой он подчинялся распоряжениям Ситгривса, сделала его любимцем и доктора. Офицеры американской кавалерии, раненные во время отчаянно смелых атак, неизбежно попадали в руки своего хирурга. В таких случаях сей муж науки отдавал пальму первенства в послушании капитану Синглтону, а капитана Лоутона ставил на последнее место. Часто с неописуемой наивностью доктор совершенно серьезно заявлял, что когда к нему приносят раненых офицеров, то самое большое удовольствие он испытывает при виде Синглтона и никакого — при виде Лоутона. Первый обычно отвечал на комплимент добродушной улыбкой, второй благодарил за порицание, мрачно кланяясь. И вот сейчас торжествующий драгун и оскорбленный в своих лучших чувствах врач встретились в комнате капитана Синглтона — в таком месте, где их интересы не сталкивались. Некоторое время оба они старались своими заботами облегчить участь больного, потом доктор ушел в отведенную ему комнату; через несколько минут, к его удивлению, в дверях показался Лоутон. Победа капитана была столь полной, что он мог себе позволить быть великодушным, и, для начала сбросив мундир, он беспечно крикнул:

— Ситгривс, не соизволит ли свет вашей науки оказать небольшую помощь моим телесным повреждениям?

Хирург уже находил “свет науки” невозможной темой для разговора, однако, бросив украдкой взгляд на приятеля, он с изумлением увидел, что тот подготовился к осмотру с серьезностью, редко свойственной ему в таких случаях; вместо того чтоб вознегодовать, доктор вежливо спросил:

— Капитану Лоутону нужна моя помощь?

— Взгляните сами, доктор, — мягко сказал драгун, — мое плечо, кажется, окрашено во все цвета радуги.

— Вы не ошиблись, — заметил доктор, очень осторожно и с непревзойденным искусством исследуя указанную часть тела. — По счастью, кости не сломаны. Просто удивительно, как вам удалось уцелеть!

— Ведь я гимнаст еще с юности, и мне не страшно разок-другой свалиться с лошади. Однако, Ситгривс, — любовно добавил он, показывая на старый рубец, — эту свою работу вы помните?

— Великолепно помню, Джек: вы получили пулю, храбро сражаясь, и она была неплохо извлечена. Но не положить ли нам мази на ваше плечо?

— Разумеется, — ответил капитан с неожиданной покорностью.

— А теперь, мой мальчик, — придя в восторг, сказал доктор, смазывая ушибы, — скажите, не лучше ли было бы, дорогой, сделать это еще вчера ночью?

— Весьма возможно.

— Так вот, Джек, если бы вы позволили пустить вам кровь сразу, как только я вас увидел, это принесло бы вам неоценимую пользу.

— Никакого кровопускания, — решительно сказал драгун.

— А ведь и сейчас еще не поздно. Впрочем, небольшая доза мази славно подсушит ранки.

Капитан промолчал и только заскрипел зубами, и мудрый доктор переменил тему.

— Жаль, Джек, что вы не поймали того мошенника, — ведь, стараясь его поймать, вы подвергали себя опасности.