Шпион в Юрском периоде

“Не люблю я этого”, — подумал Шурик, проводив глазами официанта, и извлек из кармана газетные вырезки.

Инвалид Великой Отечественной войны с правом на получение личного автомобиля ищет спонсора, готового оплатить неизбежную взятку

За соседним столиком снова загомонили.

— Вот тебе писали, что в Парагвае картошки нет. — Гаргос опять обращался к усатому, и до Шурика наконец дошло, что зудав соленый, сахранец и иезуй есть человек, получивший в Парагвае наследство. Это только Анечка Кошкина его скотом звала. — И картошки там нет, и индианки… Я сам читал… Ты на ней только пуговку расстегнул, а она уже вся голая… Таких голых, как в Парагвае, больше нигде нет. Ходят ни в чем. И тебя разденут.

Из‑за берез, из‑за кустов сирени опять томительно донеслось:

— Барон!

Уютное местечко, подумал Шурик.

Уважаемый господин президент! А не обменяться ли вам в целях полной безопасности всех народов кнопками запуска ядерных ракет со всеми президентами государств, владеющих ядерным оружием?

Здравая мысль.

Шурик хмыкнул.

А Иван Лигуша в этот момент недовольно повел огромным рыхлым плечом.

В словаре научных терминов сказано “Плюрализм — это разновидность эксгибиционизма в сочетании с вуайеризмом, то есть непременное участие в половой близости трех и более партнеров” Как же следует тогда понимать это выражение — плюрализм мнений?

Шурик хмыкнул.

— А еще гуси, — убеждал наслажденца, сахранца сладкого совершенно распоясавшийся от выпивки Гаргос. — У нас гусь как гусь, а у них гусанос. Хоть хворостиной его стегай, все он в Флориду рвется.

— Вот так? — От усиленного внимания к словам Гаргоса усатый вдруг заговорил с парагвайским акцентом: — Гус, ты сказал? Почему Флорида? Он во Флориде бывает не!

— Вот я и говорю.

Беляматокий

Редкостное слово, оценил Шурик.

Ни одна буква не повторяется. Жаль, неизвестно, что означает.

Впрочем, Лигуша на такое богатое слово не потянет. Это рвется кто‑то, зовет родную душу через всю страну — беляматокий!

Тоскливый зов.

И что‑то изменилось в кафе.

Только потом до Шурика дошло: в кафе все молчали.

Он оторвался от газеты “Шанс”. Приятели Гаргоса смотрели почему‑то на него. Даже те, что сидели к нему спиной. В затуманенных алкоголем глазах теплилось какое‑то гнусное ожидание.

— Чё, Иван? — волнуясь, спросил Гаргос. — Драка сегодня будет?

— А вы монетку бросьте, — не оборачиваясь, просипел бывший бульдозерист. — Решка — к драке. Орел — подраться сам Бог велел.

— А точнее? Он что, уйдет? Вот так встанет и уйдет, Иван?

Лигуша задумался.

Неслышно возник рядом официант, доверительно шепнул в ухо Шурику:

— Подойдите к администратору. Вас междугородняя. Или поднимитесь в свой номер, подключат.

Шурик кивнул.

Взгляды Гаргоса и его компании ему не понравились.

Он забрал у официанта поднос с салатом и с пивом (его собственный заказ) и встал. Всей спиною он чувствовал, что Лигуша что‑то такое угадал в нем. Ни разу вот не взглянул на Шурика, а угадал, угадал…

С подносом в руках, не оглядываясь, смиряя себя, Шурик поднимался по лестнице.

Он знал свою слабость. Больше всего ему хотелось вернуться в кафе, запустить подносом в приятелей парагвайца и выбить стул из‑под великана Лигуши. Но он знал, что ему нельзя возвращаться. “Ты работаешь”, — сказал он себе. Он боялся себя такого. Где‑то в апреле возле универмага “Россия” Шурик отбил у пьяных, озверевших от пьяной силы юнцов некую девку, вопившую, как милицейская сирена. Вырвавшись из потных и мерзких лап, девица дала деру, забыв позвонить в ближайшее отделение. Семь разочарованных морд, потные акселераты в джинсовом рванье, заглотившие каждый по паре бутылок портвейна, тяжело притопывая шнурованными кроссовками, пошли на Шурика. Он украл у них удовольствие. Из‑за него из их рук удрала девка. Живая, голосистая. На ходу вооружаясь кто палкой, кто ржавой железкой, акселераты шли на Шурика, круша по пути хрупкие стекла автомашин, приткнувшихся к коммерческим киоскам. Владельцы киосков, трусливо попрятавшись за металлическими ставнями, так же трусливо, но не без удовольствия следили, как мента в штатском, а может, сотрудника налоговой инспекции (за кого еще можно было принять Шурика?) загоняют в тупик под глухую кирпичную стену.

Единственное, чего боялся Шурик, — не сорваться, не искалечить юнцов.