Шрам

За его спиной, среди шпилей и мачт, темнела вышка «Сорго».

Рядом с «Пленгантом» раскачивался похожий на стену каньона высокий борт «Гранд—Оста». Из чрева гиганта, из—под его металлической шкуры доносились звуки непекрашаюшихся работ. На поверхности подлодки росли деревья: они вцепились в металл корнями, похожими на узловатые пальцы ног. Человек шел в их тени и слышал резкие звуки кожистых крыльев наверху, где носились летучие мыши.

Подлодку и борт—утес разделяли тридцать—сорок футов воды. Человек видел в небесах огни и тени припозднившихся дирижаблей. Слабые лучи фонарей в руках стражников, патрулирующих палубу, шарили по поручням «Гранд—Оста».

Он увидел перед собой плавные обводы огромного обтекателя, закрывающего колесо «Гранд—Оста». Под этим колоколообразным кожухом внизу были видны лопатки громадного колеса, торчащие, как коленки из—под юбки.

Человек вышел из тени хилых деревьев, снял ботинки, привязал их к своему ремню. Никто не появился, все вокруг было тихо, и он подошел к округлому борту «Плентганта» и внезапно почти беззвучно соскользнул в прохладную воду. До «Гранд—Оста» плыть было всего ничего, и вскоре человек оказался под кожухом колеса.

Промокший и исполненный решимости, человек поднялся в темноту по лопаткам шестидесятифутового колеса. Он был совершенно спокоен, хотя производимые им звуки эхом разносились в пространстве под кожухом. Он вскарабкался на огромную ось, подобрался к ее оконечности, а оттуда полез в давно заброшенный служебный люк, о существовании которого он знал.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы снять вековой налет, но вот люк открылся, и человек сумел пролезть в громадный, ныне безмолвный моторный отсек, где давно уже царила пыль.

Он прополз мимо тридцатитонных цилиндров гигантских двигателей. Отсек представлял собой лабиринт из лазов и монолитных поршней, шестерен и маховиков, посаженных часто, как деревья в лесу.

Пыль и свет были неподвижны, и впечатление создавалось такое, словно время потеряло здесь силу и сдалось на милость победителя. Человек покопался в дверном замке и замер, держась за ручку. Он помнил план корабля и знал, куда направляется, минуя стражников.

Занятия человека были таковы, что он владел несколькими магическими приемами — умел специальными пассами погружать в сон собак, знал заклинания, позволяющие приклеиваться к тени, поднаторел в черной магии и всяких хитростях. Но он сильно сомневался, что все это защитит его здесь.

Вздохнув, человек взялся за тряпичный сверток, привязанный к поясу. Его охватили дурные предчувствия.

И трепетное волнение.

Разворачивая тяжелый предмет, он нервно подумал, что если бы и в самом деле умел им пользоваться, то заржавевший замок служебного люка и неприятное ночное погружение в воду могли бы рассеяться как дым. Он все еще оставался невеждой, действующим наугад.

Наконец материя была полностью развернута, и в его руке оказалась резная вещица.

Она была чуть больше кулака, вырезана из гладкого камня, то ли черного, то ли серого, то ли зеленого, и довольно уродлива. Формой своей камень напоминал зародыша со всеми морщинками и завитками, из которых разовьются то ли плавники, то ли щупальца, то ли складки кожи. Поделка была выполнена умело, но, словно намеренно, вызывала отвращение. Статуэтка смотрела на человека единственным глазом — идеальной черной полусферой над круглым ртом, усаженным крохотными зубами, как у миноги. Этот рот зиял чернотой, уходившей в невидимую глотку.

Вдоль спины фигурки шел неровный зубчатый гребень тонкой темной кожи. Кусок ткани. Плавник.

Птавник был вделан в камень. Человек провел пальцами по всей его длине. Лицо его сморщилось от отвращения, но он знал, что должен сделать.

Он поднес статуэтку к губам и принялся шептать что—то на языке, полном шипящих звуков, которые слабым эхом отдавались в большой комнате, проникали в укромные уголки безмолвной машины.

Человек читал статуэтке сильнодействующие строфы и гладил ее предписанным способом. Пальцы его начали неметь по мере того, как что—то выходило из него.

Наконец он проглотил слюну и повернул статуэтку лицом к себе. Он поднес ее ближе, помедлил и, чуть наклонив голову, имитируя тошнотворную страсть, принялся целовать ее в губы.

Затем он открыл рот, просунул язык в зоб фигурки, ощутил холодную колкость ее зубов и завел язык еще глубже. Глотка фигурки уходила глубоко внутрь, а язык человека, казалось, проник в самое ее чрево. Он ощущал сильный холод у себя во рту. Приходилось сдерживать тошноту — вкус был отвратительный, тухловатый, соленый, мыльный.

Втиснув свой язык в самые глубины фигурки, он вдруг почувствовал ответный поцелуй.

Он ждал этого поцелуя, надеялся, полагался на него и все же испытал новый приступ тошноты и отвращения. Он ощущал своим языком слабое дерганье языка статуэтки — холодного, влажного и неприятно живого, словно в чреве фигурки обитала жирная личинка.