Шрам

Теперь Флорину приходилось труднее, чем прежде. Он должен был постоянно плыть, чтобы не отстать от Армады. Нередко приходилось цепляться за выступы, за поросшие ракушечником деревянные балки, чтобы двигаться вместе с городом. К концу дня, выбравшись на поверхность и придя домой, он валился с ног от усталости.

Мысли о Нью-Кробюзоне все чаще и чаще не давали ему покоя. Он спрашивал себя, дошло ли до адресата доставленное им послание. Он надеялся, что дошло, очень надеялся. Он не хотел и думать о том, что его прежний дом разрушен войной.

Температура оставалась неизменной. Дни были жаркие и выжженные солнцем. А если появлялись тучи, то тяжелые, грозовые, насыщенные иликтричеством.

Любовники, анофелес Аум, Утер Доул вместе с кое-кем еще уединились на «Гранд-Осте», где вели работу над новым секретным проектом. Широкий круг ученых сильно сузился, и отставленные обиженно бродили без дела.

Работа Беллис закончилась. В дневные часы она, не имея других друзей, пробовала снова беседовать с Иоганнесом. Он, подобно ей, тоже оказался не у дел. Аванк был пойман, и в услугах Иоганнеса больше не нуждались.

Иоганнес по-прежнему относился к Беллис настороженно. Они нередко прогуливались по раскачивающимся улицам Армады, усаживались за столики кафе на улочках или в маленьких садиках, где вокруг них играли пиратские дети. Оба они продолжали получать жалованье, а потому могли вести беззаботную жизнь, но дни для них теперь стали бесконечными и бессмысленными. Впереди их не ждало ничего, кроме новых дней, и Иоганнес злился, чувствуя себя брошенным.

Впервые за долгое время он начал регулярно поминать Нью-Кробюзон.

– А какой сейчас месяц дома? – спросил он как-то раз.

– Воротило, – ответила Беллис, молча выговаривая себе за то, что даже не потрудилась наморщить лоб, якобы задумавшись.

– Значит, зима там уже кончилась, – сказал Иоганнес. – Там, – в Нью-Кробюзоне. – Он кивнул в сторону запада. – А теперь там, значит, весна, – тихо сказал он.

Весна. «И у меня вот, – подумала Беллис, – украли зиму». Она вспомнила переход по реке к Железному заливу.

– Как вы думаете, им теперь уже известно, что мы так и не добрались до места? – тихо спросил он.

– В Нова-Эспериуме, наверное, известно, – сказала Беллис. – Или, по меньшей мере, они допускают, что мы очень сильно задерживаемся. Теперь они будут ждать следующего кробюзонского судна, возможно, еще шесть месяцев, и тогда пошлют в город это сообщение. Так что дома наверняка еще долго ничего не узнают.

Они сидели, попивая жиденький кофе армадского урожая.

– Что же тут происходит, хотел бы я знать, – сказал наконец Иоганнес.

Они почти ничего не говорили друг другу, но воздух был чреват ожиданием.

«Все теперь несется стремглав», – сказала себе Беллис, сама не понимая до конца собственной мысли. Она не думала о Нью-Кробюзоне, как, казалось, думал о нем Иоганнес; если она и представляла его себе, то словно за стеклом, застывшим в неподвижности. Теперь она о нем не думала. Может быть, боялась.

Она почти единственная знала, что может случиться, какие сражения, возможно, происходят на берегах Вара и Ржавчины. Мысль о том, что город, если он спасся, обязан этим ей, ошеломляла ее.

«Неопределенность, – думала она, – молчание, вероятность того, что могло произойти, что, может быть, происходит… меня это убивает». Но нет, она продолжала жить и даже чувствовала, что ждет чего-то.

Тот вечер она провела с Утером Доулом.

Они выпивали вместе где-то раз в четыре дня, или бесцельно бродили по городу, или сидели в его комнате, а иногда и в ее.

Он ни разу не прикоснулся к ней. Беллис выводила из себя его сдержанность. Он мог молчать много минут подряд, а потом в ответ на какое-нибудь туманное заявление или вопрос начать рассказывать историю, скорее похожую на миф, чем на реальность. И тогда его чудный голос успокаивал Беллис, и до конца истории она забывала о своем разочаровании.

Утер Доул явно извлекал пользу из проведенного с ней времени, но вот какую – этого она не могла понять. Она, невзирая на свои секреты, больше не боялась его, потому что он, со всем его бойцовским искусством, со всеми его блестящими знаниями в области невразумительной теологии и науки, казался ей теперь человеком еще более запутавшимся и потерянным, чем она, сторонящимся любых обществ, не уверенным в нормах и правилах, спрятавшимся за холодную сдержанность.

Беллис неудержимо влекло к нему. Доул был нужен ей со своей силой, своей мрачной невозмутимостью, своим прекрасным голосом. Ей был по душе его рассудительный ум, и она не могла не замечать, что нравится ему. Беллис чувствовала: если между ними что-то случится, она будет лучше владеть собой, чем он, и не только потому, что она старше. Она не собиралась кокетничать с Доулом, но порождала достаточно флюидов, в которых он должен был знать толк.

Но он ни разу не прикоснулся к ней. Беллис это выводило из равновесия.