Штабная сука

Вечером губари узнали, что часовой убил солобона. Наповал. Теперь наверняка в отпуск поедет «за проявленную бдительность», лениво судачили губари. «Ну, я бы не стал бегать, — думал Миша, сидя под стенкой и посасывая протянутый Серым бычок. — Если бы мне так уж хотелось выступить против всего этого гауптвахтенного бардака, то я бы делал так…»

И он хорошенько обдумал, что бы стоило предпринять: делать все равно было нечего.

…Перво-наперво, не искал бы себе напарника. Заложит. Лучше бы сделал все сам. Итак, когда выводной погонит меня на работу, совсем не трудно при явной его тупости заманить его за угол губы, откуда нас с ним не будет видно часовому с вышки. Потом — лопатой по башке, благо часовые в пилотках, а не в касках. Потом взять автомат, передернуть затвор и переложить в свой карман второй рожок из подсумка часового. А вот теперь надо все делать очень быстро. Выскочить из-за угла и постараться свалить часового на вышке одной очередью, одновременно двигаясь к коридору губы. Когда часовой начнет падать, быстро ворваться в коридор и застрелить часового, который стоит там, пока он не сообразил, в чем дело. Между этим коридором с камерами и помещениями для приема пищи и для отдыха караула есть решетчатая дверь на замке. Надо подбежать к ней, спрятаться в открытых дверях столовой и гасить попеременно в выбегающих из караулки солдат — естественно, они будут, как обычно, выбегать беспорядочной толпой, осоловевшие от сна и со своим тупорылым начкаром во главе, — и в замок на решетке.

Если все проделать толково, то потом останется только поставить в караулке мордой к стене нескольких оставшихся в живых и обосравшихся от страха караульных (трусы всегда остаются живы, потому что выбегают на опасность последними) и собрать с убитых и раненых боеприпасы. Когда это будет сделано (а из комендатуры никто не прибежит: они всегда уверены, что многочисленный караул справится со всеми проблемами сам), можно уже будет открывать камеры снятыми с начкара ключами, выпускать из особых камер подследственных и осужденных — им все равно терять нечего — и занимать оборону, заодно поставив на уши и соседнюю комендатуру (там всегда куча офицеров, больших и маленьких, которых хорошо бы взять заложниками). Миша тяжело вздохнул. Пострелять очень хотелось.

На следующее утро развод на работы начался необычно. Вместе с начкаром зашел дородный старший прапорщик в полевой форме.

— Колесников! — повелительно позвал он.

— Че? — без всякого почтения вопросил Серый.

— С вещами на выход.

— Че за шутки, товарищ старший прапорщик? Мне еще шесть суток сидеть.

— Базаришь много. Все, пошли. Батальон на учения катит. Ты тоже.

— Вот мля… — Серый пробежался глазами по камере, словно проверяя, не забыл ли чего, потом пожал Мише руку, — Все, пока, зема. Если что, инженерно-саперный батальон, вторая рота. Счастливо.

Он вышел. Старший прапорщик забухал сапожищами следом. Начкар вытащил список и начал развод.