Читаем Штабная сука полностью

По городу бродила весна. Взъерошенная, озорная, она шлепала по лужам босыми пятками, задевая душистыми зелеными одеждами мокрые крыши и заборы.

Она звонко хохотала, встряхивая длинными пушистыми волосами, на которых, словно россыпь бриллиантов, сверкали капельки дождя.

Бесстыдники-деревья, едва прикрывшие свою наготу шелковистым полупрозрачным неглиже первой листвы, захлебывались густым сочным воздухом, как пьяницы — темным крепким пивом. Фонари, словно желчные подагрические старики, меланхолично горбились под теплыми дождевыми струями. Унылые парковые скамейки разбежались по аллеям, спасаясь от дождя, да так и застыли на четвереньках, как псы.

А весна гуляла по полупустым улицам, заглядывала в окна, на мгновение показывая в квадратах электрического света свое худенькое веснушчатое лицо, и напевала какую-то мелодичную дребедень тоненьким, как веточка сирени, голоском. Сейчас было ее время.

В «Старом Царицыне» сегодня было мало народу. Может быть, людей разогнал по домам дождь, а может, в такой вечер просто хочется побыть одному — открыть окно, отдернуть шторы и расположиться в удобном кресле в компании сигареты, порции ликера и мелодичного Рода Стюарта.

Отыграв очередную вещь, музыканты сели за столик пропустить по маленькой.

— Ты опять лажанулся в Гайдне, — сказал альт второй скрипке.

— Да где, где я там лажанулся? — возмутилась вторая скрипка. — Все было чисто. А у тебя, милок, со слухом напряги…

— У меня, между прочим, абсолютный слух, — возразил альт. — А у тебя его просто нет. Что это за дурацкое фа во втором такте анданте?

— Там было до, — сказала твердо вторая скрипка. — Железное до.

— Да какое, к черту, до, — с раздражением произнес альт. — Самое что ни на есть фа

— Там было до.

— Слушай, не умеешь играть, лучше за скрипку не берись, понял? Там было фа. Вон даже Серега тебе подтвердит. Правда, Серега?

— Извини, Димка, но ты действительно сыграл фа, — мягко подтвердил Серега, виолончелист.

Димка только пожал плечами, мол, не прошло — не надо, и тяпнул винца.

— Слава Богу, что публика «семь-сорок» от Моцарта не отличит, — не унимался альт. — А то бы мы тут из-за твоего фа как пить дать пару тухлых яиц схлопотали. Ты ж пойми, Димыч, мы не рок-бэнд, мы скрипичный квартет, мы лажать не можем.

— Лучше играть Шнитке, — пробормотал мрачно Димка. — Там даже если слажал, все звучит, как будто так и надо.

— Ладно, хорош, ребята, — вмешалась, разливая вино по бокалам, первая скрипка. — Разбор полетов — дело хорошее, но у меня есть предложение получше. Давайте выпьем. Тем более, что повод — самый что ни на есть…

— А ведь правда, — встрепенулся альт. — Надо же Серегу в армию проводить. Когда на призывной?

— Послезавтра, — улыбнулся Серега.

— Ах, как некстати эта твоя армия, — недовольно покачал головой альт. — Так славно играли… А теперь что же, трио будем?..

— Фигня, — махнул рукой Димка. — Отслужит, поумнеет, возмужает…

— Заматереет, — в тон ему продолжила первая скрипка. — Зарастет мехом, сгорбится, отрастит нижнюю челюсть и надбровные дуги, потом когти, хвост, клыки, потом…

— Ладно-ладно, — засмеялся Серега, — посмотрю я на тебя, каким ты из армии придешь.

— Не посмотришь, — ответила первая скрипка.

— Почему?

— А я туда не пойду. Что я, псих, что ли? Мне что, на гражданке делать нечего?

— Правильно, — кивнул альт. — Какого черта там делать, в армии? На лопате и ломе два года музицировать? Представьте себе: —допустим, адажио из «Щелкунчика», исполняет квартет лопатчиков.

— Лопатников, — поправила его первая скрипка.

— Тогда уж лопаточников, — сказал Серега. — Ну, да ладно. Не будем о грустном. — Он поднял бокал, посмотрел через вино на свет. — Как говорили древние, bonum vinum laetificat cor hominis — доброе вино веселит сердце человека. Давайте выпьем.

Они выпили и снова налили.

— Слышь, Серега, — пробормотал Димка, который после каждой выпитой порции все более мрачнел, — ты там поосторожней, понял?

— А что?

— А то. Я служил, я весь этот цирк от и до знаю, вот такими порциями его хавал, — он показал, какими. — Ты там того, держись. — Он помолчал. — И, главное, писем плохих домой не пиши, понял? Твои беды — это твои беды, а мать с Ленкой с ума тут посходят…

— А почему ты думаешь, что ему придется писать домой плохие письма? — спросил альт.

— Причем пространные, как сообщение о смерти диадо-ха, убитого в Трипарадейсе, — добавила уже слегка опьяневшая первая скрипка.

— Типун тебе на язык, дурак, — мрачным тоном произнес Димка. — Хоть думай иногда, что несешь.

— Hey, guy, what do you want?

— I want to hit you, son of the bitch!

— Why?

— Because you tell too mutch stupiditis now!

— Hey, guy…

— Shut up, comon, imbecile!

[— Эй, парень, чего тебе надо?

— Врезать тебе хочу, сукин сын!

— Почему это?

— Потому что ты сейчас несешь слишком много ерунды!

— Эй, парень…

— Короче, заткнись, придурок! (англ.)]

Первая скрипка сочла за лучшее не усугублять и замолчала.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века