Штабная сука

Миша не любил белый хлеб и крепкий чай. Смотреть на Светку не хотелось. Как капли в сыром подвале, стекали по мозгам прозрачные до дегенеративности мысли. Светка что-то сказала, но прислушиваться не хотелось. Трахаться — тоже. Доев бутерброд и допив эту черную мерзость в чашке, он встал и побрел в комнату. Светка опять что-то говорила, и придвигала зачем-то стул, и хваталась за край одеяла. Мише было наплевать. Кажется, он даже не заметил этого. Он просто разделся, почесал живот и сослепу плюхнулся во что-то белое и жутко приятное. Рядом кто-то раздражающе задвигался — кто-то горячий, мясистый и ненужный, но Мише было уже все равно: он спал.

Спал Миша обстоятельно и толково. Ни голых баб с мужскими гостинцами, ни мордобоев и потоков крови — никаких обычных армейских снов. Правда, несколько раз ему снилось, что чьи-то руки гладят его по голове и щекам, но он с негодованием переключался с этих телячьих галлюников на что-то более нейтральное.

Потом он услышал, как хлопнула оконная рама, и увидел мосластого узбека, который сидел в открытом окне, перебросив ногу через подоконник и положив рядом с собой большой топор. Миша дико вскинулся и, утонув локтями в мягкой подушке, поднял голову. Возле окна стояла Светка.

— Ты чего, Миша, а? — испуганно спросила она, глядя в его разлепленные глаза.

— Вот мля… — Миша затряс головой и сел. — Опять какая-то параша приснилась.

Он потянулся к сложенной на стуле парадке, вытащил из кармана сигареты и спички, закурил.

— Пепельницу принеси.

Светка пошла на кухню. Часы на стене показывали полтретьего. Светка принесла пепельницу, включила телевизор и осторожно присела на край дивана. Вообще, она всегда старалась вести себя как можно более скромно и сдержанно, чтобы — не дай Бог! — не вызвать Мишиного недовольства. Миша не был против: так было проще. Па телику показывали фильм, посвященный многотрудной, но полной служения светлым идеалам жизни какой-то райкомовской сволочи. Но переключать было лень, и поэтому Миша докурил сигарету, нерешительно поворочался и воззвал:

— В ванную сходи…

Светка встрепенулась, взглянула на него:

— Ты уже выспался?

— Да, иди.

Когда она легла, преданно глядя на него, Миша распахнул на ней халатик и, стараясь не смотреть туда, «вошел — как он это называл — в пике». Он проделывал все совершенно автоматически, со скучной харей, глядя на экран. Сюжет фильма достиг своей кульминации. Плакатно-правильные рожи сменялись одна за другой, плакатно-правильные слова сыпались градом. Скука была такая, что челюсти закручивало в куриную гузку. Наконец «былс произведено бомбометание», и Миша ляпнулся на простыню. По экрану белыми вшами поползли титры.

— Иди подмойся.

Светка встала и молча отправилась в ванную, Миша — как был, голый — подошел к окну и закурил. Он был не в порядке. Казалось, давно уже следовало привыкнуть ко всему этому армейскому бардаку с матом, тупыми рожами и мордобоем, к вокзальной грязи и бестолковости, к убогому, серому своему сожительству со Светкой. И иногда кажется, что вроде уже привык, вошел в колею и чувствуешь себя куском этого пирога, и не рвешься, не дергаешься, не мудрствуешь лукаво, а иногда как пробьет на тоску, на депрессняк, только стоит подумать, как все это грязно и тупо, и безысходно, и мерзко, — и тогда задремавшая было душонка начинает скакать и вертеться в каком-то безумном фрейлехсе, и тогда хочется сорваться, наговорить гадостей, напиться, подраться или просто опуститься на колени и с мазохистским кайфом биться головой о стену. Боже, ну почему ж таь дико-то на все это смотреть, и сам не понимаешь почему, но кажется, что каждый день тебя окунают мордой в грязь. Хотя, может быть, и понимаешь, но сам себе признаться не хочешь…

— Миша…

Он не услышал.

— Миша! — она стояла, прислонившись к притолоке, и смотрела на него. — Ты сегодня останешься?

«Ну чего тебе надо от меня, коза? Зануда, мля! Уродка! Только о своей… и думаешь! Дура…» Он потянул погасшую сигарету. «Терпишь меня, мерзавца, только чтобы я тебя кое-как, с отвращением, трахнул. Тряпка…» Ему стало стыдно. У, козел, расплевался тут. Обличитель нравственных язв, мля… Если тебе в тягость, то чего ты к ней ходишь? Одолжение делаешь? А может, спермотоксикоз замучил, чмо?..

— Останусь… Если ты не будешь против.

— Ну, пойдем, — она неопределенно мотнула головой.

— Обед на столе.