<p>Александр Лернет-Холениа</p><p>Штандарт</p>

«Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой, что будем верно и преданно служить Его Величеству, нашему Наисветлейшему Князю и Господину, а также повиноваться их превосходительствам генералам, всем командирам и старшим по званию, уважать и защищать их, исполнять их команды и приказы, во всем следовать воле Его Императорского и Королевского Величества, оказывать сопротивление любому противнику, кто бы он ни был и где бы ни находился: на воде, на суше, днем и ночью, в сражениях, боях и любых военных действиях, везде, всегда и при любых обстоятельствах смело и мужественно, не покидать своих частей, орудий, знамен и штандартов…»

<p>1</p>

На торжественном собрании — первом подобном за десять лет, прошедших после Мировой войны, — устроенном для себя офицерами почти всех кавалерийских полков, я оказался за столом рядом с молодым человеком весьма приятной наружности. Фамилию его, когда мне ее назвали, я не запомнил, и только позже, когда я о ней справился, оказалось, что его зовут Менис и он племянник одного из присутствующих здесь генералов.

С другой стороны от меня сидел, насколько я помню, граф Хауншперг, чуть поодаль я видел фон Ширинского, Крейля, барона Репнина и еще нескольких человек, с которыми был немного знаком и которые не особенно меня интересовали. В общем-то, все они оказались за одним столом совершенно случайно. Лейтенанты и прапорщики из разных полков — Лимбургского, Караффского и Ауэршпергского, а также и моего, сидели вперемешку — кто где нашел себе место. Народу собралось гораздо больше, чем изначально предполагалось. В целом, впечатление, которое производило на самих присутствующих первое большое собрание офицеров после окончания войны, было необычным, сильным и несколько мрачным. Во главе всего, за поперечным столом, восседали два эрцгерцога в гражданских костюмах, фельдмаршал и несколько генералов, которые и созвали остатки этой армии всадников. За продольными столами, также в гражданском, сидели офицеры, и их было гораздо больше, чем оставшихся в живых. Мраморные колонны отражали свет, и при достаточной силе воображения в зале можно было почувствовать это иное, более убедительное присутствие: тех, кто тоже пришел, хотя прийти не мог, — погибшие и пропавшие без вести из другой, прославленной, сверкающей формой и орденами, невидимой армии, которая, появившись лишь призрачно, имела гораздо большее право быть здесь, чем мы сами. Потому что настоящая армия — это не живые, а мертвые.

Голоса наших бывших командиров воскресили в памяти звуки былых боев, затихающие отзвуки команд, стук копыт сгинувших эскадронов; после чего собрание превратилось в сумму отдельных разговоров людей, предоставленных самим себе. Однако довольно скоро слова, которые собравшиеся отважились сказать друг другу, были исчерпаны. В какой-то момент я повернулся к сидящему рядом, тогда еще незнакомому мне молодому человеку, занятому своей сигаретой. Общение наше протекало вполне непринужденно, и у меня сложилось мнение, что я беседую с вежливым, элегантным, но, в сущности, вполне заурядным человеком двадцати восьми или тридцати лет. После того, как мы поднялись из-за стола, мне назвали его имя и сообщили, что он был прапорщиком в драгунском полку Марии-Изабеллы и после войны удачно женился. Упомянули и о том, что он племянник генерала кавалерии Кренневиля. Я поискал взглядом генерала и успел только увидеть, как этот тщедушный, дряхлый уже господин, опершись на плечо нашего бывшего полковника, покидает зал.

Впоследствии я довольно быстро забыл своего соседа по столу, тем более что в течение двух следующих лет нигде его больше не видел. Но потом случилось так, что мы встретились несколько раз подряд на вечерних приемах. Тогда же я познакомился с его женой, воистину красивой женщиной с изумительно светлым лицом и чудесными серо-синими глазами. Говорила она мало, и, кроме того, мне бросилось в глаза, что оба они за несколько часов пребывания на людях почти не разговаривали друг с другом. Впрочем, их союз называли хорошей партией. Кто-то сказал мне, что у них трое детей — мальчик и две девочки.

Позже я несколько раз встречал Мениса на улице, и мы обменивались парой вежливых фраз. Но нашей последней встрече суждено было стать совершенно необычной, глубоко потрясшей меня.