Штопальщик

Остались мы в своём доме хозяйствовать, и пошло у нас всё очень благополучно, и считали мы так, что всё это жениным счастием, потому что настоящего объяснения долгое время ни от кого получить не могли, но один раз пробежали тут мимо нас два господина и вдруг остановились и входят.

Жена спрашивает:

- Что прикажете?

Они отвечают:

- Нам нужно самого мусье Лепутана.

Я выхожу, а они переглянулись, оба враз засмеялись и заговорили со мною по-французски.

Я извиняюсь, что по-французски не понимаю.

- А давно ли, - спрашивают, - вы стали под этой вывеской?

Я им сказал, сколько лет.

- Ну так и есть. Мы вас, - говорят, - помним и видели: вы одному господину под Новый год удивительно фрак к балу заштопали и потом от него при нас неприятность в гостинице перенесли.

- Совершенно верно, - говорю, - был такой случай, но только я этому господину благодарен и через него жить пошёл, но не знаю ни его имени, ни прозвания, потому всё это от меня скрыто.

Они мне сказали его имя, а фамилия его, прибавили, - Лапутин.

- Как Лапутин?

- Да, разумеется, - говорят, - Лапутин. А вы разве не знали, через что он вам всё это благодетельство оказал? Через то, чтобы его фамилии на вывеске не было.

- Представьте, - говорю, - а мы о сю пору ничего этого понять не могли; благодеянием пользовались, а словно как в потёмках.

- Но, однако, - продолжают мои гости, - ему от этого ничего не помоглося, - вчера с ним новая история вышла.

И рассказали мне такую новость, что стало мне моего прежнего однофамильца очень жалко.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Жена Лапутина, которой они сделали предложение в заштопанном фраке, была ещё щекотистее мужа и обожала важность. Сами они оба были не бог весть какой породы, а только отцы их по откупам разбогатели, но искали знакомства с одними знатными. А в ту пору у нас в Москве был главнокомандующим граф Закревский, который сам тоже, говорят, был из поляцких шляхтецов, и его настоящие господа, как князь Сергей Михайлович Голицын, не высоко числили; но прочие обольщались быть в его доме приняты. Моего прежнего однофамильца супруга тоже этой чести жаждали. Однако, бог их знает почему, им это долго не выходило, но, наконец, нашёл господин Лапутин сделать графу какую-то приятность, и тот ему сказал:

- Заезжай, братец, ко мне, я велю тебя принять, скажи мне, чтобы я не забыл: как твоя фамилия?

Тот отвечал, что его фамилия - Лапутин.

- Лапутин? - заговорил граф, - Лапутин... Постой, постой, сделай милость, Лапутин... Я что-то помню, Лапутин... Это чья-то фамилия.

- Точно так, - говорит, - ваше сиятельство, это моя фамилия.

- Да, да, братец, действительно это твоя Фамилия, только я что-то помню... как будто был ещё кто-то Лапутин. Может быть, это твой отец был Лапутин?

Барин отвечает, что его отец был Лапутин.

- То-то я помню, помню... Лапутин, Очень может быть, что это твой отец. У меня очень хорошая память; приезжай, Лапутин, завтра же приезжай; я тебя велю принять, Лапутин.

Тот от радости себя не помнит и на другой день едет.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Но граф Закревский память свою хотя и хвалил, однако на этот раз оплошал и ничего не сказал, чтобы принять господина Лапутина.

Тот разлетелся.

- Такой-то, - говорит, - и желаю видеть графа.

А швейцар его не пущает:

- Никого, - говорит, - не велено принимать.

Барин так-сяк его убеждать, - что "я, - говорит, - не сам, а по графскому зову приехал", - швейцар ко всему пребывает нечувствителен.

- Мне, - говорит, - никого не велено принимать, а если вы по делу, то идите в канцелярию.

- Не по делу я, - обижается барин, - а по личному знакомству; граф наверно тебе сказал мою фамилию - Лапутин, а ты, верно, напутал.

- Никакой фамилии мне вчера граф не говорил.

- Этого не может быть; ты просто позабыл фамилию - Лапутин.

- Никогда я ничего не позабываю, а этой фамилии я даже и не могу позабыть, потому что я сам Лапутин.

Барин так и вскипел.

- Как, - говорит, - ты сам Лапутин! Кто тебя научил так назваться?

А швейцар ему отвечает:

- Никто меня не научал, а это наша природа, и в Москве Лапутиных обширное множество, но только остальные незначительны, а в настоящие люди один я вышел.

А в это время, пока они спорили, граф с лестницы сходит и говорит:

- Действительно, это я его и помню, он и есть Лапутин, и он у меня тоже мерзавец. А ты в другой раз приди, мне теперь некогда. До свидания.

Ну, разумеется, после этого уже какое свидание?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Рассказал мне это maitre tailleur Lepoutant с сожалительною скромностью и прибавил в виде финала, что на другой же день ему довелось, идучи с работою по бульвару, встретить самого анекдотического Лапутина, которого Василий Коныч имел основание считать своим благодетелем.

- Сидит, - говорит, - на лавочке очень грустный. Я хотел проюркнуть мимо, но он лишь заметил и говорит:

- Здравствуй, monsieur Lepoutant! Как живёшь-можешь?

- По божьей и по вашей милости очень хорошо. Вы как, батюшка, изволите себя чувствовать?

- Как нельзя хуже; со мною прескверная история случилась.

- Слышал, - говорю, - сударь, и порадовался, что вы его по крайней мере не тронули.