– Не хочу этого вспоминать. Все же это закончилось, хотя казалось, что закончить это можно, только стерев город с лица земли. Что ж, после уже ничего нельзя было вернуть, ничего нельзя было восстановить. Спасать людей? – Сантино усмехнулся. – Ну, мы хотя бы попытались. Не знаю уж, беспорядки были тому причиной, или то что люди видели отражение своего безразличия в наших глазах, но они стали бояться нас. Похоже образ изъяна действует куда сильнее, нежели образ справедливости, вот только он пугает, но ничему не учит. И все те, кому мы пытались помочь, теперь пришли нас прогнать. Люди устраивали акции протеста, они превратили наше здание в обитель скверны. Спасатели, с которыми мы работали, когда только пришли в этот город, эти люди знали нас, как родных, они явились поливать нас грязью, изгонять нас, словно демонов. Журналисты… ха, журналисты как следует умеют окунуть головой в дерьмо, кто-кто, а эти в дерьме знают толк.
И, знаешь, даже тогда я вспоминал о тебе. Но уже без надежды. Знаешь, это было сродни глупой детской фантазии, что ты можешь явиться и чем-то помочь. Но сильнее я думал о том, что даже в этот момент ты не явишься, даже, чтобы просто посмотреть на наше падение, взглянуть, как нас тоже изгоняют. Я думал о том, что тебе тоже нет дела, как и всем вокруг. Тебя тоже заботят только свои собственные потребности…
Что ж, все что нам оставалось – это скрыться, заблудиться в Вавилоне, потеряться в нем и схорониться подальше от досужих взоров. Кажется, в этом-то мы добились успеха! Оглянись, люди не хотели видеть в нас что-либо светлое, не верили, что так может быть, и низвергли нас, и мы отдались пороку, окружив себя теперь уже другим обществом. Теперь я отдаюсь тому, чему противостоял, и, как не парадоксально, никто не обвиняет меня в этом, наоборот, люди идут за мной. Хочешь скажу, какой отменный навык я нашел в этой Энергии, которая нам досталась? Можно пить без меры! Сколько влезет! Я теперь просто самый настоящий сатир! Нет, даже бог вина!
И здесь я нашел свое убежище! Теперь я нахожусь там, где меня устраивает окружение, где меня принимают, и я не хочу ничего менять. И, знаешь, честно говоря, мне и вправду теперь нет дела до всех этих людей, до всего этого города… до всего этого мира.
На этом Сантино остановился. Его взгляд словно вернулся из путешествия во времени, он взглянул на тлеющую в пальцах сигарету так, будто первый раз увидел ее и не понимал, откуда она взялась. Он поморщился, осознав наконец, что держит, и смял папиросу в пепельнице.
Кай понял, что говорить Шевалье больше не собирается, и тоже отвернулся к своему стакану. Повествование словно оглушило его, он не осознавал, что происходит вокруг, погрузившись в собственные мысли, не чувствовал вкуса напитка в стакане, музыка и голоса в баре невнятно бормотали на периферии сознания. Кай погрузился в густую жидкость раздумий.
Когда мысли переплелись в единый поток, с которым начало зарождаться какое-то просветление, и начали зарождаться верные слова, в них бездушным монотонным течением устремился голос диктора с новостного канала, включенного перед ними телевизора.