Шторм на Крите

– Но почему ты мне хотя бы не позвонила? Не предупредила, что не придешь?

– Прости меня.

Она снова обняла его за шею и быстро поцеловала.

– Я не хотела звонить при маме. А когда она ушла, было уже так поздно, что я решила не будить тебя. Ты ведь болел, я думала, ты наверняка уже спишь.

– Я ждал до трех утра.

– До трех?! Ну прости, прости! Прощаешь?

Разве мог Антон Ильич не простить?

Они пошли к морю. Вода в бухте стояла тихая, никем еще не тронутая. Насквозь виднелось дно, и от каждого шага наверх вздымалось мутное песчаное облачко. Жаль было будоражить эту хрустальную чистоту, и они легли на воду и поплыли вперед, гладко, одновременно, не торопясь, стараясь не растревожить этой ровной тишины ни шумным всплеском, ни голосом. Мягкими кругами расходилась от них прозрачная голубая вода, внизу блестело песчаное дно, с обоих боков их обнимали горы, и казалось, они плывут не в море, а в горном озере, откуда-то появившемся здесь этим утром будто нарочно для них. Впереди в желтой солнечной дымке парил над горизонтом остров, корпуса отеля казались отсюда крошечными белыми домиками на зеленом фоне холмов, пляж оставался все дальше, и только две черные точки маячили у самой воды – это собаки ждали их на берегу.

Завтракали в полном составе. Еще только подходя к дверям ресторана, Антон Ильич услышал знакомый скрипучий голос – то Вера Федоровна требовала чего-то от официантов, встречавших гостей у входа. Как и вчера, с неловкой улыбкой подле нее стояла Юля, извиняющимся тоном что-то говорила Наталья. Не без помощи Антона Ильича устроились на веранде. Старушку оставили за столом, а сами пошли к буфетам. Наталья бросилась искать для старушки особое диетическое меню, Юля, беспокоясь, что матери не достанется еды, набирала тарелку для нее, а Антон Ильич собирал завтрак для Юли. Впрочем, это его ничуть не обременяло, напротив, он уже неплохо знал ее предпочтения и был счастлив раздобыть для нее любимые вкусности. Весь завтрак он смотрел только на нее. Разговаривать они не могли – неугомонная Вера Федоровна не давала и слова сказать без того, чтобы не перебить и не снабдить чью-то реплику едким замечанием – да им и не хотелось. Они сидели напротив и переглядывались долгими многозначительными взглядами, понятными только им двоим. Антон Ильич с трудом скрывал свое счастье. С его лица не сходила улыбка, сердце его ликовало, и сколько он ни силился придать себе равнодушный вид, не получалось. Глаза его не отпускали Юлиного лица, и даже если ему удавалось не смотреть на нее несколько мгновений, всем своим существом он оставался с ней, чувствовал на себе взгляд ее зеленых глаз, ее улыбку, как будто их соединяла невидимая нить и, вместе или врозь, они все равно были одним целым.

Юля, и до того красивая, теперь расцвела какой-то теплой красотой, озарявшей ее изнутри. В ее движениях появилась мягкость; напряженная сдержанность, так присущая ей в первые дни их знакомства, уступила место расслабленности и даже некоей рассеянности – она часто откидывалась в кресле, смотрела куда-то вдаль, в сторону моря, и иной раз не слышала, о чем говорила старушка, и переспрашивала, когда та обращалась к ней. Мысли ее были далеко отсюда. На губах играла улыбка, мягкая, обращенная ко всему, что ее окружало, и вся она дышала предчувствием чего-то, что только зарождалось в ней сейчас.

Даже старушка заметила это и однажды проворчала:

– Юлька, да что с тобой? Влюбилась ты что ль?

Юля ничего не сказала, но, поймав на себе взгляды, обращенные со всех концов стола, опустила глаза, и Антону Ильичу показалось, ее щеки порозовели.

– Да, Люлечку прямо не узнать, – добавила Наталья, – она так похорошела за эти дни! Мы давно ее такой не видели. Этот отдых идет ей на пользу.

Привычки Веры Федоровны и сегодня оставались неизменными. Старушка говорила, не закрывая рта, обращаясь то к родственницам, то к Антону Ильичу, то ко всем сразу, а то ни к кому определенно. Она тараторила без остановки, обо всем, что видела и что приходило ей в голову, часто повторяя одно и то же, и при этом требовала, чтобы ее слушали и ей потакали. Антон Ильич на нее не обижался. Он понимал, что старческий склад ума не позволял ей вести себя иначе. К счастью, сегодня внимание Веры Федоровны переместилось на отельную жизнь, и больше всего от нее доставалось Наталье, которая едва поспевала выполнять ее пожелания. Присутствие Антона Ильича за завтраком Вера Федоровна приняла как нечто само собой разумеющееся, сразу усадила его рядом с собой, как и вчера звала его «милок» и обращалась с ним как с членом семьи. И хотя выражалась она по-прежнему безо всяких приличий, Антон Ильич видел, что в словах, адресованных к нему, не было злобы.

– Ну что, голубчик, борща-то к обеду нам сварите? – обратилась старушка к официанту, когда тот пришел забрать со стола грязную посуду.

Тот непонимающе смотрел на нее.

– Я говорю борщ. Борщ! – повторила она громче. – Не понимает он, что ли?

– Бабуля, ну конечно, не понимает. Он же грек.